Наталия Шило - Маршал Тухачевский. Мозаика разбитого зеркала

«Для развертывания в Белоруссии были готовы 6 партизанских отрядов каждый по 300–400 чел. В приграничных городах и на железнодорожных узлах были созданы и обучены подпольные диверсионные группы. На тайных складах под землей заложили 50 тысяч винтовок, 150 пулеметов, боеприпасы и минно-взрывные средства. На Украине подготовили более 3 тысяч партизанских командиров и специалистов. Заложили много оружия, боеприпасов и минно-взрывных средств. Аналогичная работа проводилась в Ленинградском военном округе. Еще в начале 30-х годов командование наших частей и соединений не боялось оказаться в тылу противника. При невозможности пробиться к своим они бы организованно переходили к партизанским действиям»21.

А потом все закончилось: «Но в 1937 году руководители ЦК ВКП(б) заявили, что заблаговременная подготовка к партизанской войне на случай агрессии – затея врагов народа… Репрессиям подверглись почти все офицеры, имевшие опыт и тем более специальную партизанскую подготовку»22.

С горечью вспоминал потом «дедушка русского спецназа» последствия борьбы с «диверсионными группами»: «На моих глазах начало происходить то, чего я так боялся: на всех территориях, куда вторгся враг, принялись наспех формировать партизанские отряды и почти без всякой подготовки забрасывать их в тыл наступающей немецкой армии. Причиной этой спешки было обращение Сталина к советскому народу 3 июля 1941 г., где он, в частности, заявил: «В занятых врагом районах надо создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога лесов, складов и обозов». С профессиональной точки зрения это было безумием. Партизанские отряды надо было создавать до оккупации. Теперь было некому… Если бы кто-то, а не Сталин сказал, что партизаны должны поджигать леса, его сочли бы провокатором. Поджоги лесов были выгодны противнику, но не партизанам… После выступления Сталина стало стремительно набирать ход скоропалительное формирование и переброска в тыл врага без должнойподготовки диверсионных групп и партизанских отрядов. На подготовку группы выделялось не больше семи дней, а в 30-е годы на это уходило от трех до шести месяцев… 18 июля 1941 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) «Об организации борьбы с тылу германских войск»… предлагалось «развернуть сеть наших большевистских подпольных организаций на захваченной территории для руководства всеми действиями против фашистских оккупантов». Но подпольщики могли руководить партизанским движением только в кинофильмах. Подполье было уязвимо, и подпольщики часто сами погибали, если не выходили в расположение партизанских формирований… Итог: к 1 октября 1941 г. на территории Украины были оставлены 738 партизанских групп (примерно 26 тыс. человек) и 191 диверсионная группа. На 1 марта 1942 г. из 1974 партизанских отрядов, сформированных и направленных на оккупированную территорию Украины, имелись данные о боевой активности лишь по 214. На 26 июня 1942 г. на Украине из 778 числящихся партизанских отрядов только 22 действовали (3310 человек). Аналогично обстояло дело в Белоруссии, на северо-западном направлении и в Орловской области. «В июле– декабре 1941 г. погибли около 60 тысяч партизан и диверсантов – примеч. ред.»)23.

То есть диверсанты действительно были. О них и писал И. Г. Старинов, которого в 1937 году тоже вызывали в НКВД на предмет «чистосердечных признаний» о подготовке диверсантов и создания тайных складов и баз для свержения советской власти. И предназначались они для действий в тылу противника в случае вторжения его в глубь территории СССР. А во вредителей, которые должны были взрывать мосты и железные дороги в тылу своей армии (возвращаясь к «Плану поражения»), они превратились уже в преломлении кривого зеркала с Лубянки. «Ну а там как следователь перепишет дело: «При аресте вдруг случайно обнаружили мертвое тело…»

Эти показания еще нуждаются в переводе с «лубянского языка».

Точно такое же кривое зеркало представляют собой и так называемые «Показания о возникновении и развитии заговора» от 1 июня 1937 года.

Приведем несколько примеров.

В показаниях М. Н. Тухачевского от 1 июня стержнем проходит тема всеобщего, в том числе М. Н. Тухачевского, недовольства «политикой партии в деревне». Вопрос не в том, что в линии на форсированную коллективизацию и в «наступлении на кулака», если смотреть на них с сегодняшней позиции постзнания, было что критиковать уже потому хотя бы, что они привели в конечном счете к массовому голоду в сельхозпроизводящих районах Украины, Казахстана, на Кубани и на других территориях. И даже не в том, что в конце 1920-х годов «политику партии в деревне» критиковали очень многие24. Вопрос в том, что в 1937 году такая «критика» могла быть опасной25. Без сомнения, все негативные последствия, связанные с форсированной коллективизацией, – рост социальной напряженности, всплеск недовольства и прямого насилия в деревне, до армии доходили и так или иначе должны были находить в ней определенный отклик. Ведь подавляющее большинство красноармейцев, а также младшего и среднего начкомполитсостава были выходцами из деревни и связи с крестьянской средой не порывали. Высший командный состав РККА тоже в значительной степени был уже рабоче-крестьянским по своему составу. Но М. Н. Тухачевский прямого отношения к деревенским делам и к коллективизации не имел ни малейшего. Так что ничего конкретного он добавить не мог. Это не его профиль – колхозное строительство. Так что это очевидная установка следствия – привязывать М. Н. Тухачевского едва ли не к любой существовавшей на территории СССР «группировке», которая к 1937 году могла считаться «антисоветской».

То же касается и «признаний» М. Н. Тухачевского о взаимоотношениях с Военно-политической академией имени Н. Г. Толмачева (ВПАТ), впоследствии переименованной в Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, суть которых полностью искажена и извращена до крайности.

В «показаниях» М. Н. Тухачевского от 1 июня 1937 года этот сюжет выглядит следующим образом:

«В 1928 году я был освобожден от должности начальника штаба РККА и назначен командующим войсками ЛВО. Будучи недоволен своим положением и отношением ко мне со стороны руководства армии, я стал искать связей с толмачевцами. Прежде всего я связался с Марголиным во время партийной конференции 20-й стр. дивизии, в которой Марголин был начподивом. Я поддержал его в критике командира дивизии, а затем в разговоре наедине выяснил, что Марголин принадлежит к числу недовольных, что он критикует политику партии в деревне. Я договорился с ним, что мы будем поддерживать связь и будем выявлять не согласных с политикой партии работников. Летом 1928 года во время полевых занятий, зная, что Туровский – командир 11-й стр. дивизии – голосовал за толмачевскую резолюцию, я заговорил с ним на те же темы, что и с Марголиным, встретил согласие и договорился с Туровским о необходимости выявления недовольных людей… На протяжении 1929–1930 годов я принимал участие в военно-научной работе при Толмачевской академии. Во время этой работы, на одном из докладов, в перерыве я разговаривал с преподавателем академии Нижечек, о котором Марголин говорил как о человеке, несогласном с политикой партии и которого следовало бы приблизить. Я начал прощупывать Нижечка, и мы очень скоро начали откровенно обмениваться мнениями о не согласных с политикой партии, особенно в деревне»26.