Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов
Из дневника 1920 г.
7 января. Гадать на новый год не было охоты. Погибли все наши надежды на освобождение из тюрьмы. Диктатура черни, власть стихий, бессилие духа против восставшего первобытного хаоса... Петербург дошел до такого состояния, что дольше выдержать не может: люди стонут, кричат на улицах, гибнут как мухи... Холод заставил меня перенести свою научную работу из кабинета в кухню. Пишу близ плиты, в тесноте, вперемежку с хозяйственными работами.
Страстно хочется верить, что 1920 год, третий год нашего заточения, будет последним, что перед узниками откроется свет в двойном смысле этого слова.
16 января. …Маленькой реформой удалось смягчить муки холода. Раньше тепло от кухонной плиты питало три комнаты рядом: кухню, библиотеку (бывшую «людскую») и кабинет; в последнее время я кабинет закрываю с 10 утра до 10 час. вечера, и в течение дня в остальных двух комнатах гораздо теплее (9—10 градусов Реомюра); кабинет же, служащий спальней, открывается на ночь, и при 5 градусах тепла спится сносно. В кухне стоит столик с «ремингтоном», и я теперь заканчиваю переписку недавно написанной главы. Только примитивные работы расхищают время: носить дрова из сарая, колоть и рубить их, молоть зерна в крупу на кофейной мельнице... Устроил себе особый уголок для послеобеденного отдыха. Сижу в кресле среди полок с книгами, вынимаю старые книги, волновавшие меня в юности, и перечитываю или перелистываю вновь. В последние дни читаю «Историю французской литературы XVIII века» Гетнера, книгу, сделавшую меня в 1878 г. рационалистом. Помню ту весну, после возвращения из Динабурга, и книгу, взятую у сестер Фрейдлиных, тот же экземпляр, подаренный мне, «На много дум наводит он…»
18 января (воскресенье, вечер). Сегодня утром по дороге в университет (возобновил лекции после каникул) купил газету на углу Литейного и Бассейной, и мне бросились в глаза слова, напечатанные огромными буквами: «Блокада снята». Верховный совет Антанты в Париже решил снять блокаду и допускать товарообмен с Россией. Весть огромной важности[103], Будет не только смягчена нужда в пище, одежде и других вещах, но получится возможность кое-как сообщаться с миром, с родными, близкими, далекими, а для многих — бежать из каторжной тюрьмы, именуемой «Советской Республикой». Просвет открылся: я теперь имею счастье мечтать о доле изгнанника, эмигранта, о том, что при нормальных условиях было бы несчастьем.
Обещают ученым добавочный паек, около полуфунта хлеба в день. Попаду ли в разряд счастливой тысячи, для которой М. Горький выхлопотал эту милость? И здесь приходится мечтать о «счастье». Как легко фабриковать «счастливцев» в советской республике!..
21 января. Все больше узнаем об ужасах, которые натворили гайдамаки Петлюры на Украине и деникинские добровольцы в местах, очищенных от большевиков. Везде были кровавые еврейские погромы под знаком «жиды — коммунисты». Теперь только глухо доходят летние и осенние вести прошлого года. Генералы и офицеры, спасавшие Россию от красных, остались теми же черносотенцами как при царе, а казаки теми же зверьми. Доходило до того, что евреи с радостью встречали возвращавшихся большевиков. Еврей мечется между белыми и красными, между специально еврейским погромом и всероссийским…
27 января. Упорный холод вынудил новую реформу: сегодня переместил всю библиотеку в большой кабинет и закрыл его до теплого времени. Вследствие усилившихся морозов спать там оказалось невозможным, при 2 градусах тепла, и мы решили еще более сжаться — в кухне и прилегающей «людской»...
Снятие блокады пока звук пустой...
29 января. Не пишется. Отбился от работы из-за перемещения и губительных хозяйственных забот. Аккуратно тащу на спине из сарая вязанки дров, как заправский дворник, но я стал зато неаккуратным историком... Возобновились сильные морозы, а плита плохо греет. Стынут мысли, стынет мозг с его волнами дум, как леденеют зимою волны северного моря у берега, где они раньше шумно плескались.
1 февраля (воскресенье, вечер). Сегодня утром, придя пешком при морозе и ветре в Евр. университет для чтения лекции, услышал от Лозинского радостную по нынешним временам весть: меня и еще некоторых профессоров признали достойными получить «паек для ученых». Он будет выдаваться на Миллионной, в Доме ученых, бывшем дворце в. к. Владимира Александровича. Что будут давать, неизвестно. Говорят, целый фунт хлеба в день, пару фунтов жиров в месяц, еще кое-что. Комиссия ученых, заведующая раздачей, не хочет разглашать подробностей, чтобы не возбудить зависти заводских рабочих, правящей аристократии нашего времени.
8 февраля. …На этой неделе, благодаря почтовой посылке и ожидаемому академическому пайку, мы впервые ели хлеба вдоволь, без опасения остаться на следующий день без еды. Заношу в дневник это событие, после с лишком двухлетнего недоедания. Сколько лет еще уйдет, пока нам станут вновь доступны молоко, масло, мясо, сахар, ванна, частая смена белья, новая одежда вместо нынешних лохмотьев, обувь, новые книги, свободные газеты, свобода собраний, свобода слова, неприкосновенность личности, возможность сообщаться со всем миром и тому подобные блага, отнятые у нас и ныне недосягаемые?
9 февраля. Вчера вечером, после предыдущей записи, принесли от соседа случайно привезенные в Питер нумера русско-еврейских газет, выходивших в Харькове в августе — ноябре (1919), когда на юге одерживали победы белые из добровольческой армии Деникина, а между нею и красной армией большевиков стояли разнузданные украинские банды Петлюры и других атаманов-разбойников. Известия о еврейских погромах оказались страшнее всего, ранее слышанного. Сплошная резня во всей Украине, в тех самых городах, где гуляла гайдамачина XVII и XVIII вв... 353 общины были уничтожены или рассеяны; убитых, раненых, изнасилованных женщин, замученных детей больше 30 000 за одни летние месяцы 1919 г.… Читал, а глаза застилались слезами, и я тихо шептал «Иизкор» над новыми мучениками, убиенными в 5679 году...[104]
А сегодня утром я шагал с Идой по Миллионной улице, таща на плечах богатую добычу: 18 фунтов хлеба и 15 ф. картофеля, полученные в счет академического пайка, спасающего нас теперь от дальнейшего истощения. Рядом шли еще профессора с такими же грузами на плечах, к руках или санках, ибо извозчиков нет, Несколько минут переезда на трамвае — и опять пешее хождение с тяжелым, но спасительным грузом, до самого дома.
16 февраля (полдень). Сейчас поднялся с обычной «прогулки» в сарай, откуда принес на плечах три вязанки дров, а Ида с нижних
