В садах Эпикура - Алексей Леонидович Кац
1960–61 учебный год институт начал в новом учебном корпусе. Я получил отдельный кабинет. Секретари разместились по соседству. В этом году Ошский пединститут набрал 25 человек историков. Началась наша работа на стационаре. Однако занятия продолжались недолго. Студентов во второй половине сентября отправили на уборку хлопка. Вымотанный за год более, чем активной, трудовой деятельностью, я взял отпуск и поехал в Москву. Кажется, в этом году у меня и произошел душевный надлом, от которого я не сумел оправиться. Я и раньше страдал от безотчетного чувства надвигающейся беды. Что-то меня постоянно тревожило. То я думал об отце, потом это отпало, появились новые совершенно нереальные источники для волнений. Я ни сейчас ни в прошлом объяснить их не мог. Дела шли так плохо, что пришлось обратиться к врачу. Женя водила меня к невропатологу в Оше, Сарра – во Фрунзе. Никто ничего не находил, выписывали рецепты на успокаивающие таблетки и порошки, говорили о функциональном расстройстве нервной системы. Московский врач обнадеживающе объявила, что мой душевный недуг не опасен для окружающих. Я поблагодарил и спросил, насколько он опасен для меня. Врач развела руками. Я плюнул на медицину.
В Москве встретился с Е. М. Штаерман. Она знала о моем переезде в Ош. Она писала: «Недавно читала некий детектив, действия которого происходят в вашем Оше. Ош там описан примерно, как Багдад Гарун ар-Рашида, дополнений и улучшенный современной цивилизацией: восточные роскошные базары, таинственные красавицы, верблюды и т. д. Я даже вам позавидовала; хотя, если не ошибаюсь, в вашем описании все выглядело не столь привлекательно. Возможно, конечно, что таинственные красавицы несколько блекнут, становясь студентками, также как и восточные базары, если там приходится покупать не роковые драгоценности, а прозаическую картошку». Понятно, что я чувствовал потребность создать у Елены Михайловны правильные представления об Оше, базаре и красавицах.
Походили с Виталием по ресторанам, побаловались коньяком, шашлыками, цыплятами табака. Один из его знакомых познакомил меня с записями песен Окуджавы и Рыбникова. С Яшей Шварцем мотался по Москве, но уже не на старой керосинке, а на роскошной «Яве». Как обычно, я встретился с А. Г. Бокщаниным. Он подарил мне первую часть своей монографии «Парфия и Рим». Сделал надпись: «Дорогому Алексею Леонидовичу на добрую память от автора. 30 сентября 1960 года». А. Г. Бокщанин попросил меня написать на эту работу рецензию для «Вопросов Истории». Я легкомысленно согласился. Именно на этой почве испортились наши отношения. Случилось это несколько позже, именно в 1961 году, но напишу я об этом сейчас, раз пришлось к слову. Вернувшись в Ош, я прочел книгу. То, что она плохая, меня не удивило и даже не огорчило. Возможностей А. Г. Бокщанина я не преувеличивал. Но в ней он зло обрушивался на К. К. Зельина. Не говоря о мелочах, вроде упрека К. К. Зельину, будто он заимствовал свои основные выводы у какого-то польского историка, меня возмутило другое. К. К. Зельин определил одну из категорий сельского населения эллинистического Египта как «полурабских издольщиков». По этому поводу А. Г. Бокщанин писал: «К. К. Зельин, как справедливо отмечалось в печати, допустил грубую вульгаризацию при цитировании» (речь идет о цитировании В. И. Ленина. – А. К.), сравнивая совершенно различные категории населения». Много в этой книге и других передергиваний, нелепостей и т. д. Я представил себе: напишу положительную рецензию на работу А. Г. Бокщанина. Поместят ее в «Вопросах истории». Об этом Анатолий Георгиевич позаботится. У меня будет печатная работа в авторитетном журнале. И этот журнал прочтет К. К. Зельин. Что он обо мне подумает? Нужно было выбрать. Как нередко со мной случалось, я подумал, посомневался и выбрал единственно возможное: написать рецензию такую, какую заслуживает А. Г. Бокщанин. И я написал. В части, касающейся К. К. Зельина подчеркнул, что автор повел полемику в тоне, не стимулирующем ее развитие. Кроме того, я показал все слабые стороны работы А. Г. Бокщанина, чего бы я, конечно, не сделал при других обстоятельствах. Такую рецензию я не собирался посылать в «Вопросы Истории». Я отправил ее самому А. Г. Бокщанину. Анатолий Георгиевич ответил длинным злым письмом. Не стану его переписывать. Много там чуши. Начиналось оно трагично: «Весьма благодарен Вам за ваше письмо и приложенный к нему текст вашей рецензии. Прошу не судить меня строго за задержку ответа, т. к. я не только внимательным образом прочел, но и несколько раз перечитал Ваш текст, прежде чем оказался в состоянии продуманно ответить Вам». Меня устраивало такое впечатление. А. Г. Бокщанин не учитывал чувств К. К. Зельина, которые могли у того возникнуть при чтении опубликованной книги. Кончал А. Г. Бокщанин так: «Еще раз благодарю Вас за выполнение Вашего обещания и написания рецензии. Она сослужила мне хорошую службу, показав возможные объекты дискуссионных положений и возможных полемических нападений. В ближайшие дни я отправлю Вам присланный Вами текст. (Анатолий Георгиевич не сделал этого ни в ближайшее, ни в последующее время.) Само собой разумеется, что наша полемика останется сугубо между нами, конечно, если Вы того пожелаете. Вы совершенно свободны в Ваших поступках, и я не смею Вас просить ни о чем-либо! Но мое отношение к опубликованию в печати присланного Вами текста я старался разъяснить Вам с максимальной подробностью и обстоятельностью».
Мне было тяжело. Конечно, никуда я свою рецензию не посылал и сразу же написал А. Г. Бокщанину, что публиковать ее не намерен. Я
