Каринэ Фолиянц - Сентиментальные прогулки по Москве

По ее же воле Н.П.Шереметев положил немалый капитал на выдачу приданого бедным невестам. Каждый год на Фомину неделю от имени графа вручалось приданое сотне бедных девушек.

И это тоже было памятью о его жене.

Граф Дмитрий Николаевич Шереметев с детства знал о своей необыкновенной матери. Он был коротко знаком с Пушкиным. И – кто знает – нет ли отголосков истории любви крепостной и аристократа в пушкинской «Барышне-крестьянке?»

Кстати, и знаменитый портрет Пушкина работы Кипренского написан был в доме Шереметева, втом самом Фонтанном доме, где томилась последние годы, точно в золотой клетке, Прасковья Ивановна...

...Ну и последнее. Почему-то эту женщину часто называют простым крестьянским именем – Паша или Параша. А вот Шереметевские потомки делать этого не смели!

Ксения Александровна Сабурова, дочь расстрелянного в 1918 году бывшего губернатора Северной Пальмиры А. А. Сабурова и А. С. Шереметевой, праправнучка Прасковьи Ивановны, в воспоминаниях своих пишет: «Все в нашей семье относились к Прасковье Ивановне с величайшим почтением. Дед не разрешал называть ее Парашей. Я помню, что в Фонтанном доме стоял складень на аналое. Изображение Прасковьи Ивановны в гробу, а в центре два ее портрета. Один в чепце, с миниатюрой на груди, другой, последний, перед родами, в полосатом платье, с такой горькой складкой возле губ. Копии с картин Аргунова, сделаны по приказу прапрадеда. Раскрывали складень лишь по великим праздникам, и детей проводили мимо. А кто из младшего поколения проказил – тот лишался этой чести, и обычно „грешник“ горько плакал».

Нет, не Фонтанный дом хочется вспоминать в связи с именем Прасковьи Ивановны, графини Шереметевой, а скорее – дворец ее любви в Москве, в Останкино.

Не только шереметевские потомки знают и помнят историю любви актрисы и графа. С ней знакомы миллионы. И она каждому кажется почти сказочной. А меж тем все это – быль...

И если вам захочется заглянуть в эту старинную быль – поезжайте в Останкино! Это один из удивительных московских музеев, отправляясь в который нужно сверяться не только с часами, не только с календарем (музей открыт только в теплую погоду!), но и с синоптиками: при влажности воздуха свыше восьмидесяти процентов, музей-усадьба закрывается. А все потому, что музейные смотрители очень берегут интерьеры. Денег на содержание музея слишком мало, и уникальный дворец постепенно разрушается, ветшает.

Во дворце осталось неизменным театральное фойе со скульптурами Кановы и Лемуана. От театра остались предметы реквизита, ноты с пометками крепостных исполнителей. Коллекция музыкальных инструментов. И в том числе – арфа, на которой играла Прасковья Ивановна...

Этих струн касались ее пальцы. От звуков этой арфы сладко вздрагивало собственное сердце, а также сердца ее слушателей и зрителей. И, конечно же, любящее сердце Николая Петровича Шереметева...

П. Вейнер

Жизнь и искусство в Останкине

(воспоминания очевидца)

«Кто на Каменке не бывал, тот Останкина не знает», – уверяла местная поговорка. Теперь уже этой речки нет: боязливо крадется через парк заглохший ручеек, напуганный говором дачников и стуком топора. Но когда-то он смело и гордо бежал и шумел, и питал собою семь вырытых прудов, связанных каналами. От них теперь не осталось и следа, но о них первым делом подумал граф Николай Петрович, когда начал устройство Останкина. Этими прудами оживлялась довольно однообразная и плоская местность; они же служили местом развлечения гостей, которых катали на маленьких лодках привычные гребцы вдоль иллюминованных берегов. Оркестр звучал на берегу, разноцветные огни перемигивались в воде; сбегавшемуся народу праздник казался волшебством...

Большая часть обширного парка – английского типа. Длинные дорожки, извиваясь среди старых деревьев под густой их листвой, то направляли путника к беседкам и павильонам, разрушенным теперь, или к дубу, посаженному будто бы Великим Петром, то углубляли в чащу леса и вновь выводили по «аллее вздохов» к залитым солнцем флигелям дворца.

Усадьба стояла в лесу; он обрамлял границы сада и окружал пруд перед домом, сливался тут с Марьиной рощей и продолжался до Москвы. По ночам графские гусары и егеря ездили дозором и охраняли неуютную дорогу от непрошеных гостей. Леса закрывали подъезжающим вид на дворец и мешали с останкинских балконов любоваться Москвой.

...Отделка Останкинского дворца заканчивалась спешно, к особому торжественному случаю – приему царя».

«Останкино – музей деревянной резьбы. Все двери, карнизы, наличники и амбразуры окон покрыты узорчатой резьбой. Может быть, она потеряла часть прелести вследствие новейшей раскраски, но тонкий затейливый узор сохранился прекрасно и поражает беспрестанной новизной. Все, что попадало под взоры автора, применялось им к орнаменту. То мысль художнику внушали связанные разнообразные пучки цветов, с далеко уходящими стеблями и вьющимися побегами; то он обращался к музыкальному миру и художественно резал скрипки, флейты и бубны, переплетенные лентами без конца; то вспоминал сельское хозяйство и заполнял целые простенки художественно сгруппированными граблями, снопами и косами; то опять давал волю фантазии и... наконец прибегал к классическим образцам и переносил в резьбу роспись помпейских стен и египетских ваз. Дивишься богатству замысла и тонкости резца на деревянной обшивке, но тотчас узнаешь их вновь в расставленных предметах.

Нигде – ни у нас, ни за границей – не встречается подобного ни по характеру, ни по количеству убранства дома – такого собрания единотипных деревянных вещей. Не верится, что чудно золоченные гирлянды, тонкие цветы и мельчайший орнамент – не бронза, а дерево, и поистине стоило накрывать такие столы досками драгоценного мрамора и малахита. Нет той орнаментальной трудности, перед которой остановился бы останкинский резчик. Простые, легкие линии, как в курильнице на четырех колонковидных ножках, замечательны по тонкости пригонки частей, и не чувствуется в них того материала, который более всех боится времени и легче всего случайностями наслоений подводит мастера. Барельефы, крупные фигуры сфинксов, мелкий узор на гладких частях, венки и гирлянды, резанные кругом, свисающие материи – все удавалось останкинским мастерам.

Отличная позолота сохранилась до наших дней, здесь – блестящая, червонная, там – матовая – красная, зеленая; целая семья Жарковых специализировалась на позолоте и, надо думать, участвовала в этой работе. Это – царство обмана, где невольно трогаешь вещи, чтобы проверить материал. Недаром в дневнике польского короля Станислава Понятовского, проводившего праздник в Останкине, говорится: «Бельэтаж весь деревянный, но с таким искусством отделанный и украшенный, что никогда нельзя было бы и подумать, что он сделан из дерева. Из тех нескольких сот мастеровых художников, которые там работали, можно было насчитать не более четырех-пяти иностранцев, а остальные были не только чисто русские, но почти все люди самого графа Шереметева; если бы факт этот не был констатирован, трудно было бы этому поверить, до такой степени исполнение всей работы отличалось изяществом...»