Виктор Кожемяко - Тайны политических убийств

В. Ступин, председатель Совета ветеранов партизанского отряда «Победители», г. Москва».

Он сам привез это письмо в нашу редакцию («почте ныне трудно доверять»), хотя ехать через всю Москву ему очень нелегко. Вошел в мою комнату, опираясь на палочку: сказываются ранение военной поры, множество болезней, да и возраст тоже.

Сейчас, в 1992-м, Владимиру Ивановичу Ступину 75-й год. А в 1941-м, когда началась война, было едва за 20. И он, студент Московского архитектурного института, сразу же пошел в военкомат, чтобы записаться добровольцем на фронт.

Можно сказать, ему повезло: попал в отдельную мотострелковую бригаду особого назначения (ОМСБОН) — одну из самых ударных боевых частей, выполнявших труднейшие задания. Защищали Москву, держа оборону под Дмитровом и на Ленинградском шоссе. А потом… потом, после недолгого отдыха, его отобрали в отряд Дмитрия Медведева, который создавался для борьбы в глубоком тылу врага.

Имя Владимира Ступина, разведчика медведевского отряда, упоминается во многих книгах, посвященных Николаю Ивановичу Кузнецову — человеку из легенды. Ступин был среди тех, кто темной августовской ночью 1942 года на заболоченном лесном лугу близ хутора Злуй, у границы Ровенской и Житомирской областей, встречал парашютно-десантную группу, с которой прибыл в отряд Кузнецов. Впрочем, все знали его тогда здесь как Николая Васильевича Грачева: была строжайшая конспирация.

Ступину посчастливилось участвовать в нескольких боевых операциях Кузнецова — в частности, когда были захвачены майор граф Гаан и имперский советник связи полковник фон Райс. Бывший студент архитектурного института по заданию комиссара отряда Сергея Стехова нарисовал портрет прославленного разведчика — единственное его художественное изображение, сделанное с натуры. Одна из связных Кузнецова, Ванда Пилипчук, стала женой Ступина (они вместе до сих пор). И, наконец, Владимир был одним из последних, кто провожал Николая Ивановича, одетого в привычный мундир фашистского офицера Пауля Зиберта, слуцкого партизанского «маяка» во Львов, откуда тому уже не суждено было вернуться…

К чему я рассказываю все это? Чтобы читатель знал: автор публикуемого письма, как и другие немногие оставшиеся в живых медведевцы, имеет особое моральное право высказать свое нелицеприятное мнение по поводу статьи, чернящей светлый образ народного мстителя. И с этим мнением мы не можем не считаться: Ступин не только был достаточно близок к Кузнецову в партизанском отряде, но и подробно изучал впоследствии все имеющее отношение к его жизни и работе.

Знаете, о чем я думал при встрече с Владимиром Ивановичем? Как сердце его, совсем недавно перенесшее третий инфаркт, выдержало такой коварный выстрел в спину боевого товарища. Нелегко, страшно тяжко пережить такое! Мне уже доводилось писать: нередко стреляют сегодня в мертвых, а попадают в живых. Самоубийство защитника Брестской крепости Тимеряна Зинатова, о котором некоторое время назад писала «Правда», — тоже ведь результат подобных выстрелов в нашу историю.

Автор «Московского комсомольца» Артем Рондарев в подзаголовке к своему материалу заявил: «Половина написанного о Николае Кузнецове — вранье». Вот так: половина! Вычислил… Ясно же, что эта сенсационная фраза рассчитана на резкий удар по мозгам читателей. Остальное, может, и не очень внимательно прочтут, а это заявление, специально набранное крупным шрифтом, наверняка в памяти останется.

Что же касается остального… О методе, которым пользовался Рондарев, он сам пишет так: «Здесь мы вступаем в область догадок… остается только фантазировать»… В результате получился чудовищный по замыслу и весьма грязный по исполнению коктейль из правды, полуправды и безудержного вымысла. Последний преобладает.

Но при этом — претензии на «открытия», даже если они известны давным-давно. Вот одно из них: НКВД специально и еще задолго до войны готовил Кузнецова к работе среди немцев. Несколько лет он провел за границей и, как писал в одном из своих писем, «особенно крепко изучал Германию». Звоню Рондареву:

— Ведь это письмо, на которое вы ссылаетесь как на открытие, приведено в нескольких книгах еще в 70-80-е годы.

— Разве? — искренне удивился он.

Не читал, значит…

Вообще, разговор у нас получился нервный. Надо сказать: еще больше, чем что написал Рондарев, меня поразило, как он это написал. С издевкой, глумливо, доходя до прямой матерщины. Я четко высказал ему свое мнение на сей счет:

— Так нельзя писать о героях, отдавших жизнь за Родину.

— Это мое дело, — ответствовал молодой журналист. — Меня и без вас уже замучили письмами и телефонными звонками, обзывая «негодяем» и «подлецом».

Стало быть, раскусили, поняли люди истинный смысл его творения! Беда только, что творений подобных становится все больше, и вот уже 24-летний сочинитель вносит свой вклад в позорное дело. «Не мог понять он нашей славы. Не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал». Не мог или не хотел понять?..

Нет, конечно же, в истории великой войны, в том числе и связанной с Николаем Кузнецовым, еще немало белых пятен. И тут в поисках истины слово — за честными историками и архивистами. Но ведь мы-то видим совсем другое. Все интенсивнее идет настоящий отстрел наших героев, дабы не осталось никакого святого примера для молодого поколения. Например, «Правда» защищала Зою Космодемьянскую, добившись судебно-медицинской экспертизы, которая окончательно и твердо установила: Зоя есть Зоя. Защищала наша газета от черных наветов и Олега Кошевого. Теперь — Николай Кузнецов. Кто же следующий?

Словно гнусы, слетаются на яркий свет героизма всяческие гробокопатели и осквернители могил. Бесчинствуют в своем святотатстве. Предают издевательству честь и славу нашу. Позор вам и презрение во веки веков!

В петле безысходности

Старый житель Тамбова прислал мне газетную вырезку, где тревожно, будто знак беды, нервной кроваво-красной линией был обведен заголовок: «Безработная покончила с собой». А дальше — краткий информационный текст: «Узнав о том, что стала безработной, покончила с собой 38-летняя работница завода «Тамбоваппарат». Жертва наступающего рынка приняла страшное решение, несмотря на то, что у нее были малолетний ребенок и старушка мать».

Помнится, как нечто далекое, почти потустороннее воспринималось нами в советское время само слово «безработица». Это где-то там, у них. И трагедии, связанные со столь непонятным явлением, — тоже там. Читали, конечно, Маяковского про Бруклинский мост: «Отсюда безработные в Гудзон кидались вниз головой». У них, в Америке! А вот теперь — здесь… Дожили. Сподобились. Дождались.