Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Кстати, прозаик Аксенов писал о джазе в большинстве своих книг и во многих рассказах. Пусть порой и одной строкой. Почему? Только ли потому, что любил эту музыку и хотел о ней говорить? Или же с самого начала видел свои тексты просветительскими, помогающими читателю взглянуть на мир не так, как принято. Узнать или вспомнить о чем-то другом… Уже в «Асфальтовых дорогах» – одном из первых его изданных рассказов «пронзительный, замысловатый вой трубы полетел с эстрады, загрохотал барабан, энергично вступили саксофоны»… А дальше были «Коллеги», где «вдруг в ткань симфонии вплелось и вытеснило ее разухабистое кудахтанье джаза…». И «Звездный билет», где джаз звучит чаще. Как и в «Апельсинах из Марокко», и в «Пора мой друг, пора». Но всё это ранние книги, а дальше джаз гремит: в «Ожоге», «Сутках нон-стоп», «Поисках жанра», «Грустном бэби», «Острове Крым»…

Кстати, в «Острове» джазовая тема сплетается с другой важнейшей для Аксенова – темой побега. Один из персонажей романа, юный советский джазист, лидер и гуру музыкального авангарда, пораженный открывшимся ему засильем в СССР стукачества, спрашивает главного героя – западного русского человека Андрея Лучникова: «Куда нам теперь убегать, Луч?»

И умудренный, опытный герой, только что дерзко скрывшийся от «органов», отвечает: «У вас путь один. В музыку вам надо убегать, и подальше. <…> Вот кому я всегда завидую – вам, лабухам, вам все-таки есть куда убегать. Если подальше в музыку убежать, не достанут».

Похоже, Аксенову когда-то казалось, что, убегая подальше в литературу, можно скрыться от правил общества, в котором он жил, и их бдительных стражей. Оказалось, он ошибался.

Но это всё впереди.

А пока – 50-е текли к концу, напевая:

Расскажи, о чем тоскует саксофон,Голосом своим терзает душу он.Приди ко мне, приди, прижмись к моей груди,Любовь и счастье ждут нас впереди…

Глава 7

Навстречу труду

1

А впереди и правда ждали счастье и любовь!

Из тюрем, лагерей и ссылок возвращали «врагов народа» – тех, кто дожил.

В 1956-м в Казань вернулся Павел Васильевич – отец Аксенова. Удивительно: в утро его возвращения Василий, учившийся тогда в Ленинграде, оказался в Казани, на Карла Маркса, где спал на знаменитой деревянной раскладушке «Шехерезаде», на которой, по словам писателя, «провел не менее тысячи ночей». Если верить автобиографическому рассказу «Зеница ока» хотя бы частично, то, разложенная в малюсенькой комнатке, эта коечка на половину длины уходила под стол. Там-то и ночевал Василий. А на рассвете громкий стук в дверь вырвал его из-под одеяла. Кто это в такую рань? Уж не «Бурый» ли «овраг» по чью-то душу?

С лязгом отлетела открытая теткой задвижка, потом послышалось ее рыдание и чей-то голос: «Сестра, сестра, возьми себя в руки, родная моя…»

– Павлуша, Павлуша, ужельча это ты?..

Услыхав это имя, Василий, как был в исподнем, метнулся в прихожую.

– Васок! – закричала сквозь рыдания тетка. – Отца твой приехал!

Дальше всё потонуло в общих слезах, улыбках, объятьях и поцелуях.

Выяснилось, что Павел вернулся в Казань этой ночью, в общем вагоне, с попутчиком – татарским поэтом Будайли. Но сперва пошел к сотоварищу – не был уверен: примут ли родные. Но потом отправился всё же на Карла Маркса. Пешком. Не знал, вправе ли сесть в трамвай.

Внезапность его появления, одежда и обувь, немыслимая шапка и сидор, где было всё – от вязанки дров до пары унт… Нежная встреча с сестрой и сыном… Все это есть в «Зенице».

Отец вернулся! Это ли не счастье?!

Годом раньше – 25 июня 1955 года была освобождена со спецпоселения и вернулась из Магадана Евгения Гинзбург. Мама – на свободе! Это ли не счастье?!

В 1956-м сам Аксенов окончил институт и был направлен в Балтийское пароходство – работать врачом на судах дальнего плавания. Это ли не радость? Позади – годы учебы, впереди – дальние страны, моря и океаны, туманные берега свободолюбивого человечества…

Не смутило его и разочарование – реабилитация родителей не помогла получить визу, нужную для загранплаваний, – и он стал главврачом в больнице поселка Вознесение, дивного места, где в паузах между приемами и операциями и писал первую свою повесть «Рассыпанные цепью». В тех краях, рассказывает первая жена Аксенова Кира, жили люди с огромными синими-пресиними глазами, совершенно белыми волосами и особым диалектом. Весь их быт был связан с рыбой: ловили, сушили, солили… Опыт жизни в Вознесении читается в повести «Коллеги» и ранних рассказах – «Наша Вера Ивановна», «Самсон и Самсониха», «Сюрпризы»…

Вот ведь судьба! Подумать только: он же мог там навеки остаться – доктор Аксенов…

2

Ревел изо всех лошадиных силСкоростной пассажирский «Ил».Блестел на солнце гигант – стрекоза,Скрывалась из глаз Казань.Уже промелькнул и остался вдалиКусочек знакомой земли.А дальше, срывая у тучи клок,Пилот повернул на восток.

Мы вынули карту:

– Давай поглядим,Как много еще городоввпереди…На тысячи верст от родногоКремляРаскинулась наша земля.И мы, ощущая в карманедиплом,Подумали вместе о том,Что труд наш вольется вот-вотВ героику новых работ.И это не шутка, не миф,не пустяк:Сады на Чукотке зашелестят,И с радостным свистомМосковский экспрессПрорежет колымский лес.И мы, молодые солдаты труда,Построим в тайге города,Со сталинским планомИ песней в душеЗаставим весь край хорошеть.

Вот таким видел будущее студент Василий в 1952 году, когда в номере 153 (1086) газеты «Комсомолец Татарии» от 24 декабря появилось это его стихотворение – первый опубликованный текст будущего писателя – и подпись: В.Аксенов, студент мединститута.

Те, кто готовил к печати рубрику «Литературное творчество студентов», и не гадали, что автор стишка станет всемирно известным прозаиком, а сам стишок – литературным памятником. Они просто заслали его в набор, на лит[39] и в печать. Автора же премировали деньгами. Тот их тут же прогулял с друзьями. Может, в том самом «Подворье». А через много лет назвал свои стихи «совершенно дурацкими». А ведь тогда – радовался. И еще как!

Не думаю, что в редакции «Комсомольца» поинтересовались нравственным обликом студента-медика, а то вполне могли бросить его произведение в корзинку, как написанное морально неустойчивым элементом, а проще говоря – стилягой, фамилии которого, само собой, не место на страницах советской молодежной печати.