Иван Лаптев - Власть без славы

— Ну вот, — сказала премьер-министр. — Теперь мы можем приступить.

Пока рабочие возились с микрофоном, я рассматривал убранство кабинета. Простой рабочий стол, неплохо бы его покрыть свежим лаком. Стола для заседаний нет. Кожаная мебель явно служит не первому хозяину, как и ковер на полу. Сам кабинет раза в три меньше кабинета главного редактора «Известий». Бедновато выглядела резиденция главы правительства Британской империи, бедновато.

Тэтчер быстро посмотрела подготовленные нами вопросы, отложила их в сторону. И стала отвечать, словно текст ответов уже заучила наизусть: когда расшифровали запись — ни одного повтора, ни одной попытки обойти острый вопрос. Я попросил разрешения продолжить интервью и устно задал еще несколько вопросов — стиль рассуждений тот же. С особой настойчивостью она подчеркивала: «Мы постоянно занимались нашими финансами». «Мы берегли наши финансы». «Мы заботились о наших финансах».

Интервью было опубликовано, о беседе с Маргарет Тэтчер я написал записку Горбачеву. Но, по-моему, так никто и не оценил ее рефрен о финансах. Только когда наступил 1990 год и кредитно-денежная система СССР начала разваливаться, стало ясно, какой сигнал посылала нам премьер-министр Великобритании.

Второй поездкой, о которой я хочу рассказать, было путешествие по Китаю, короткое, всего семь дней. Но — пять провинций, около полутора десятков заводов, встречи, встречи, встречи, доступность и открытость руководителей крупнейших регионов.

Конечно, Китай поражал масштабами. Сколько людей живет в этом городе? Немного, 11 миллионов. А в том? Тоже немного — 10. А в Шанхае сколько? Мы думаем, 18, но точно не знаем…

Весь Китай производил впечатление большой стройки. Прокладывались новые отличные шоссе, быстро росли гостиницы, административные здания, жилые районы. На шанхайском автозаводе с не достроенного еще конвейера сходили «фольксвагены-сантаны». В Пекине завод телевизоров штамповал японские модели. На реконструируемых машиностроительных предприятиях, созданных когда-то с участием СССР, в громадных цехах устанавливались немецкие и японские линии станков. Продовольственные магазины были завалены китайскими продуктами, да и промтовары были тоже в основном китайские. Движение, движение — вот что характеризовало Китай 1986 года.

Но самое главное — люди. Мэры городов, директора заводов, преподаватели институтов производили впечатление свободных, веселых, великолепно образованных людей. При расспросах выяснялось, что они проходили стажировку, а то и учились в западных странах и в Японии. Компьютерное оборудование было уже обычным явлением во всех местах, которые удалось посетить. Политика «четырех модернизаций», предложенная Дэн Сяо-Пином, как ускоритель влекла крупнейшую страну мира вперед.

«Известия» опубликовали материал о реформах в Китае в трех номерах. Было много откликов, опять пришлось готовить записку «на самый верх». Но все осталось только на бумаге.

Эти поездки более других стимулировали возникновение вопроса: а правильно ли мы выбрали стратегию своих перемен, стратегию перестройки? Не случайно «китайский путь» потом стал обсуждаться как более предпочтительный для СССР. Ясно было и другое: наша открытость миру недостаточна, несравнима с его открытостью для нас, мы все еще предпочитаем «вариться в собственном соку», мучительно ищем решения, которые уже давно найдены, а голос нашей гласности все еще тих и робок.

Тем не менее, считаю, что свою главную задачу гласность выполнила. Нет, я имею в виду не ликвидацию цензуры, исчезновение запретных тем, сужение секретности, хотя важность рубежей, завоеванных на этих направлениях средствами массовой информации, нельзя переоценить. Стратегическая, решающая наша победа — это подготовка двух крупнейших политических событий — XIX конференции КПСС и 1-го Съезда народных депутатов СССР.

Мало сказать, что подготовка к этим двум форумам проходила в непривычных для общественности условиях состязательности, постоянных апелляций к народному мнению, суровой критики в адрес конкурентов и властей. Определяющее значение имела форма проведения конференции и съезда. Мы знаем, какие решения там принимались, какие люди выходили на трибуну, какие силы схлестывались. Но, наблюдая неделями эти политические ристалища, мы, как это нередко бывает с нами, проглядели главное. Это главное было в глубочайшей деформации народной психологии. Общество как бы разом совершило прыжок от келейных дискуссий в телевизионную эру. Конференция и съезды стали всенародными собраниями. Безрассудно смелый младший научный сотрудник, выходящий на трибуну в Кремлевском Дворце, обращался одномоментно к почти тремстам миллионам заинтересованных слушателей и зрителей, становился узнаваемым, приобретал или терял бесчисленных сторонников. Общество занялось самоанализом. Политика утратила флёр таинственности и олимпийской недоступности. Политики оказались людьми, такими же, как все, порой не очень умными и знающими. Фактор публичности в политике приобрел решающее значение. Вопрос, что говорит, подменился вопросом, как говорит. Возникло невероятное явление: телевизионная толпа. Соответственно в поведении общества появились черты поведения толпы. В Советском Союзе совершилась очередная революция, на этот раз информационная (не в том смысле, что общество стало информированным, а в том, что политическая информация стала определять ценностные установки и общественное поведение личности). Народ поспешно отторгал прежние авторитеты и столь же поспешно и нетребовательно выбирал себе новые. Телегеничность, хорошо подвешенный язык, луженая глотка становились важнейшими условиями такого выбора. Прежняя оболочка социально-политической системы великой державы еще сохранялась, но внутри все менялось с катастрофической быстротой. Мы вступали в эру телевизионной политики, не будучи к ней подготовленными. Старая вера масс, что если в газете написали, если по «ящику» сказали и показали, то это — правда, сыграла с нами злую шутку: апломб болтуна часто убеждал людей больше, чем аргументы мудреца. Газеты, журналы, книги, над которыми человек задумывался, развивая свою способность к анализу происходящего, отошли на второй план. «Говорящие головы» на голубых экранах стали властителями народных дум и настроений. Деградация общественного интеллекта никого не волновала. Дальнейший ход новейшей отечественной истории был предопределен.

Но все это мы поймем позже. Поймем, что наша борьба против несправедливости, допущенной по отношению к каждому отдельному человеку, обернулась для него новыми потерями. Что в обстановке, когда расцветают все цветы, первыми прорастают и распускаются сорняки. Что сами по себе гласность и свобода слова могут стать для народного голоса абсолютным молчанием и столь же абсолютной глухотой, и мы будем писать, вещать, показывать для самих себя, что снова возникает глубокая пропасть между новой властью и… старым народом, выбравшим эту власть.