Николай Штучкин - Грозное небо Москвы

- Ранен, - сказал Шевчук, - а может, побиты рули. Все быстро зашли на посадку, освободили летное поле, а Федор почему-то не торопился.

- Садился бы с ходу, - сказал Илья, - никто не мешает.

С ходу - это значит через нашу стоянку, но летчик не решился. Я понял: он не уверен в своих силах, потому что садиться с попутным ветром трудно. Карасев прошел над точкой к третьему развороту и начал его выполнять, постепенно сливая третий с четвертым. Кто-то облегченно вздохнул, когда самолет начал снижаться, приближаться к земле. Вот он пропал в низине. Я представил, как летчик выровнял его у земли, как машина приземлилась, бежит, постепенно теряя скорость. Вот она выйдет сейчас на бугор, покажет сверкающий круг винта... И вдруг оттуда взвился столб черного дыма и стал разрастаться у нас на глазах.

Мы неслись по дороге, огибающей летное поле, туда, где горела "Чайка", где находился наш боевой друг. Еще не доехав, я увидел, как рвутся патроны: из горящей машины фейерверком летели красно-зеленые искры и бессильно падали рядом. Метрах в сорока от "Чайки" стоял водомаслозаправщик, вокруг которого бурлила толпа: кто-то орудовал шлангом с водой. Вероятно, заливали горящего летчика. Я соскочил с машины, протиснулся в толпу.

Карасев лежал вниз лицом, обнаженный по пояс. Рядом валялись обгоревшие клочья тряпок и ваты. Лица не было видно, но я узнал Федю сразу. Огонь не коснулся его головы, защищенной кожаным шлемофоном, но шея была угольно-черная. "Это не так страшно, - успокаивал я себя, - все заживет, зарубцуется, и он еще полетает".

Техники осторожно перевернули Федю на спину. Все ахнули.

Я повернулся и пошел через летное поле, ничего не видя, не разбирая дороги Товарищи догнали меня, кто-то уступил мне место в кабине. На стоянке самолетов все разошлись, оставив меня одного. Так, наверное, лучше Зачем утешать, успокаивать? Да и есть ли такие слова, чтобы умерить боль? Эх, Федя, Федя...

В памяти одна за другой оживали картины минувшего.

...22 июня. Утро тихое, солнечное. Под разлапистым деревом, недалеко от самолетной стоянки, ждем командира полка, ждем отбоя тревоги. Одни о чем-то тихо беседуют, другие, безмятежно раскинув руки, глядят на спокойное, необыкновенно чистое мирное небо.

Рядом со мной два закадычных друга, два молодых пилота: Федя Карасев, рослый, светловолосый, шумливый, и Николай Кузнецов - невысокий, спокойный, рассудительный. Сверкнув шалыми голубыми глазами, Федя начинает что-то рассказывать; прерываясь, громко хохочет. Кузнецов сдержанно улыбается.

Время - девятый час, а мы еще не знаем, что в это утро войска фашистской Германии нарушили нашу границу. Но вот на тропинке, соединяющей здание штаба с самолетной стоянкой, показался Девотченко, наш командир. Суровый, сосредоточенный, он стоит перед нами. Блестит на солнце мощная бритая голова, горят на груди три ордена Красного Знамени "Отбоя тревоги не будет, - говорит командир - Война ."

Вот и нет беззаботных людей. Улыбки как ветром сдуло Сухо сомкнулись губы, сурово насупились брови И только Карасев.. Я вижу, как засверкали его глаза, вижу, как Федя, прячась за чью-то спину, красноречивым жестом показывает на грудь командира полка и, важно насупясь, тычет пальцем в свою богатырскую грудь. Раз.. Два... Три... В то место, где должны быть ордена

Кузнецов снисходительно смотрит на друга. После того, как мы получили новые самолеты и Леонов убыл из нашей части, вместо него в звено Шевчука назначили Федю Наши машины поставили рядом, мы стали вместе дежурить, летать. Вскоре на стоянку привезли доски, фанеру, столбы, и мы построили домик. Поставили его между самолетами, закрасили краской. Домик наш был просторным: два с половиной метра в длину, два в ширину, около двух в высоту.

- Настоящая дача, - сказал Карасев, - теперь надо поставить кровати и стол.

Ни стола, ни кроватей нам, конечно, не дали - откуда их было взять. А топчаны привезли. Мы поставили их у противоположных стенок, а в углу приладили столик на единственной ножке. Сразу стало уютно, повеяло чем-то домашним.

- Как хорошо, - улыбнулся товарищ и, присев на край топчана, задумался. А вдруг зимовать придется?

- А что, неплохо, - ответил я. - Утеплим.

- Да я не о том, - поморщился Федя, - вдруг всю войну в тылу просидим. На запад надо идти.

- Прикажут - пойдем, - успокоил я Федю - А сейчас бери полотенце, мыло, здесь небольшой пруд есть, можно помыться.

Он сбросил с себя гимнастерку и майку, и мы пошли по тропинке. Я шел позади, любуясь могучей спиной, покачивающейся в такт шагам.

- Здоров ты, Федька, - не выдержал я, - как буйвол.

Он улыбнулся:

- Не жалуюсь, - и предложил, - поборемся?

- Да ну тебя к черту, - попытался я отмахнуться, - сломаешь ребра, как я потом воевать буду?

- Трусишь, "шелекспер"? А ну берегись! Федя пошел на меня медведем. Уступать не хотелось, мы долго катались по мягкой траве, тузили друг друга, кряхтя и ругаясь. Поединок заметили, со стоянки прибежал Миша Питолин, наш комсомольский бог, и, бегая вокруг, закричал:

- Довольно, дети, усы поломаете!

- И ты здесь, "шкилет"?

Не поднимаясь с земли, Федя сделал бросок в сторону Миши, схватил его за ногу и после короткой борьбы подмял под себя Красный от натуги, выпучив на меня глаза, Миша вдруг закричал:

- Что ты стоишь! На бюро вызову!

Задыхаясь от смеха, Федя ослабил медвежью хватку и в ту же секунду Питолин сел на него верхом. Переждав пока мы поборем приступы смеха, я смогу спокойно стоять, а Федя лежать, Питолин подвел итог поединка.

- Вот так надо расправляться с противником!

Карасев снова зашелся в смехе, но мы его взяли за руки и по счету "Раз!.. Два!." дружно подняли. И вместе пошли умываться.

Эх, Федя, Федя... Дорогой мой дружище...

Как ошибаются люди, когда говорят, что летчик, случайно оставшись в живых, на всю жизнь застрахован от всяких бед.

...Это произошло в первой половине июля. Был летний день. Молодые пилоты ходили в зону, "старички" стреляли по конусу - воздушной буксируемой мишени Все шло своим чередом. И вдруг на одной из машин за'', барахлил мотор Услышав это, мы сразу забеспокоились, заволновались: перебои в работе мотора отдаются в сердце каждого летчика, даже если он на земле. А тот, у кого барахлил мотор, был в воздухе, на подходе к третьему развороту. Он правильно оценил обстановку, принял решение: развернулся и начал планировать, постепенно входя в створ посадочных знаков. Все шло хорошо, но двигатель подвел летчика: выбросив клуб черного дыма, он заглох окончательно. Летчик перетянул деревенские крыши, но впереди было картофельное поле, поперечные борозды .. Никогда не забуду, как из кучи обломков поднялся Федя, окровавленный, но живой и здоровый. Через несколько дней он снова пришел на полеты, и все говорили: