Григорий Александров - Моя жена Любовь Орлова. Переписка на лезвии ножа

И еще одно обстоятельство. Обедали с ним в ресторане. В конце обеда выяснилось, что ресторан принадлежит ему, а заведует рестораном тот человек, который в «Парижанке» играет метрдотеля.

И фотографии нам сегодня свои показывал. Очень смешная фотография, где он играет в теннис с Ллойд-Джорджем[190].

Однако три часа ночи. Вставать надо в 8, и потому следует поспать. Вам сейчас хорошо, у вас там день начинается. Пока!

Желаю, чтобы пришло к Вам желание написать мне письмо.

Ваш Гриша.

Ольге, пожалуйста, скажите, что люблю ее и жажду с ней встречи, так как это действительно правда.

Я же сам на холостом ходу – холостом в машинном смысле, а не в свадебном.

Статью о Чаплине не закончил по причине путешествия в Сан-Франциско и Сакраменто.

Тот самый забавный снимок, где Сергей Эйзенштейн и Чарли Чаплин «бренчат» на теннисных ракетках.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – К. ЮКОВУ

Товарищу Юкову – товарищеский привет!

Эйзенштейн написал Вам несколько подробностей о нас и делах наших. Писать в Москву надо многое. И хочется, и необходимо, но чрезвычайно опасно. Писать не Советским пером мы не можем, а Советским нельзя, ибо чуть ли не каждый день в газетах заметки, что мы кому сказали, что критиковали и т. д.

Вот как начнем снимать, так наше положение будет закреплено, и тогда можно будет пересказать вам множество материалов, которые в полной готовности.

Белогвардейцы следят за нами и ждут удобного случая для нашей дискредитации в американских кругах. Но важно, что мы многому научились и учимся, и польза от нашего пребывания здесь огромная.

Знания свои привезем и передадим молодежи.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – П. АТАШЕВОЙ.

12 октября 1930 г.

Быстро бегут дни, день – колесу сродни…

Вот опять в поезде. Я так много ездил в поезде, что чувствую себя в нем, как дома, а дома всегда, как в поезде – неуверенно и непостоянно.

Это, может, оттого, что меня неоднократно выселяли с квартиры. Едем мы так, как, пожалуй, никогда еще не ездили.

В составе два специальных вагона, и в этих вагонах – 30 парамаунтовских режиссеров, актрис, директоров и членов хозяйской семьи. Все эти люди едут в Нью-Йорк, и мы в том числе.

Любичь[191], который подрался с любовником своей бывшей жены, в центре шуток, ибо он едет со своим тренером по боксу и учится драться на предмет повторной драки.

Завтра будем в Чикаго. Так как поезд стоит три часа, то предвидится поездка по городу и ответы «звезд» на приветствия поклонников.

Сценарий меня радует.

Если Драйзер, цензура и правление не сломают его конструктивный хребет и не высосут ту дозу яда, которая делает его злым и классическим, то картина выйдет на славу.

Пусть будет так. Ваш Гриша!

Г. АЛЕКСАНДРОВ – П. АТАШЕВОЙ

17 октября 1930 г.

Нью-Йорк – это конец путешествий и начало многих приключений.

О приключениях несколько позже…

А пока о возрастающей популярности Эйзена в Америке.

Вчера видели в театре «The music box»[192] комедию, которая называется «Once in a lifetime»[193] (автор S. Kaufman) и посвящена Холливуду, переходящему от немого кино к звуковому.

Комедия замечательно высмеивает идиотскую часть Голливуда и метко попадает во все точки его нелепости.

Успех огромный. Театр беспрерывно смеется и рукоплещет. Но для нас с вами смешно следующее. Одно из действующих лиц, немецкий режиссер (Любичь, надо полагать). Он возмущен идиотскими распоряжениями, говорит гневный монолог, угрожает бросить съемку и, дойдя до исступления, кончает речь словами:

– Вот брошу все и уеду с Эйзенштейном в Россию!

И эта реплика вызывает взрыв аплодисментов.

Вот тут-то и начинается популярность. Ну, а об остальном, очаровательном и ужасном – в следующий раз.

Ваш Гриша.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – Э. ШУБ

Хоть в Голливуде и фантастическая техника, хоть и много денег, и жизнь райская, а все же принципы нам дороже. Поэтому контракт не подписали – не сговорились – и скоро будем в Москве. Рад я этому очень»[194].

С. ЭЙЗЕНШТЕЙН, Г. АЛЕКСАНДРОВ, Э. ТИССЭ —

Л. МОНОЗСОНУ

Монозсон, Амкино, Нью-Йорк – 22.XII.30 г.

Недоразумение выяснено. Все неприятности окончились, и все нормально, лучше, чем раньше[195]. Привет, счастливого Рождества.

Эйзенштейн, Александров, Тиссэ.

Г. АЛЕКСАНДРОВ – П. АТАШЕВОЙ

Мехико. 2 января 1931 года.

Ну что ж, и Вам искренний привет… Перл!

Что это за хамский клочок бумаги, который начинается с этих талантливых строк…

Стоило ли писать такие слова в письме, которое идет месяц и на которое ответ придет в самом скором случае еще через месяц.

И что это за выпады по поводу нашего менеджера мистера Кимбро, который был арестован в количестве трех сотрудников Эйзенштейна?

Мистер Кимбро – не кто иной, как брат жены Уоптона Синклера[196] и делает у нас не что иное, как административные, организационные, хозяйственные дела и отвечает за деньги, отпущенные нам на картину.

Почему он трогает Вас, и почему Вы обижаете его, нам, за морями и полушариями, не разобрать. Может, Вы все же перед ним извинитесь?[197]

И какой в этом шик, я понять не могу и вовсе не желаю принимать Вашего пожелания жить так же, как в 1931 году.

Мне хочется в Москву. Это смешно вообще, а для моего характера в особенности, но это так. Страстно хочется в Москву, чтобы работать и говорить при этом по-русски.

Невероятно хочется повидать Вас, чертовка, и Ольгу, и многих, многих других.

Хочется осесть на месте и отдохнуть от путешествий, и перестать смотреть новости, и поделиться впечатлениями и опытом.

Но мы начали картину, и мы должны ее закончить. Тем более что материал совершенно потрясающий и оригинальный. Я не знаю, получили ли Вы мои письма с открытками и фотографиями. Эти фотографии отчасти дают понять все прелести здешнего кинематографического материала и его девственность.

Мексиканская экспедиция, пожалуй, одна из самых интереснейших, несмотря на волнения, которые нам приходится переживать в этой стране сюрпризов и неожиданностей.

О первом сюрпризе Вы читали в газетах и в моих письмах, если они до Вас дошли. Я писал Вам о том, что мы спали в одних постелях с агентами тайной полиции, ибо комнаты, в которых была устроена наша тюрьма, были маленькие, и было в тех комнатах по одной кровати.