Грейс Слик - Любить кого-то?

Много позже Пол Кэнтнер сказал об этом: "Забудьте про "Лето Любви" - его нужно назвать "Золотым веком траха".

19. Пена

Следующим в списке моих любовников стал Спенсер Драйден - хотя я такие вещи не планирую. Мне не свойственно тащить человека в постель сразу после (или даже до) знакомства; мне надо, чтобы все развивалось постепенно. У меня была подруга, которая, увидев человека, который ей нравился, тут же сбрасывала одежду и заваливала его на пол. Я всегда завидовала этой легкости, потому что ценю в мужчине не только внешность. Я хорошо чувствую красоту, но секвойи красивы, а трахаться с ними почему-то не хочется. Вот если у мужика все в порядке с внешностью, мозгами и юмором, тогда гормоны начинают движение. Медленно. Это не какие-нибудь моральные ограничения; просто я, как какой-нибудь восемнадцатиколесный грузовик, трудно разгоняюсь. (Зато потом...)

У Спенсера было хорошее чувство ритма, стучал он неплохо, но супербарабанщиком не был. Он играл так же, как думал, всегда следил за происходящим вокруг, готовый подстроиться под обстановку. (До "Airplane" он играл в ночных стрип-клубах Лос-Анджелеса, где мог часами отстукивать монотонный ритм.) Но лучше всего он чувствовал себя в длинных импровизационных кусках, там было, где развернуться. Хрупкий и изящный, он был не только самым маленьким из ребят (всего 170 сантиметров), но и самым деликатным. Легко ранимый и замкнутый, он мог часами создавать причудливые орнаменты странных песен, которые группа так никогда и не сыграла. В свои двадцать девять он был самым старшим из нас, но казался совсем ребенком. Его большие карие глаза всегда смотрели с легким укором. Вечный аутсайдер. Остальные, казалось, с трудом его переносили, не желая принимать его лос-анджелесскую уязвимость (которую считали лос-анджелесским отсутствием тактичности).

Мне же он казался очень красивым и очень одиноким. Несмотря на печальные глаза, он часто смеялся. Казалось, он смеялся, чтобы не плакать. И у него не было проблем с женщинами, которые хотели одновременно трахаться и нянчиться с ним. Если бы я была такой, мы бы, наверное, продержались вместе подольше.

У нас со Спенсером была общая способность легко забывать о реальности и погружаться в собственные фантазии. Благодаря ей мы и сблизились. Первый вечер "вместе" мы провели в автобусе по дороге в гостиницу. Лил дождь, вокруг был Манхеттен, ребята сзади смеялись и шутили... А мы сидели рядом, склонившись друг к другу, и тихонько шептались, как дети, которые не хотят, чтобы их услышали. Мы становились все меньше и меньше, а сидения автобуса - все больше и больше, а мы прятались за ними от взрослых и разговаривали на собственном языке.

Я пришла к нему в комнату, как только мы разместились в гостинице. Остаток ночи мы провели в темноте, только мягкий отсвет городских огней пробивался через плотные шторы. Так хотел он - ему нужно было убежище, куда никто и ничто не сможет проникнуть. Мягкий и впечатлительный, он занимался любовью так же, как думал и играл. Я написала песню "Lather" ("Пена") про Спенсера и про наше восприятие тридцатилетнего человека с глазами вечного ребенка:

Lather was thirty years old today,And Lather came foam from his tongue.He looked at me eyes wide and plainly said,"Is it true that I'm no longer young?"And the children call him famous,What the old men call insane,And sometimes he's so nameless,That he hardly knows which game to play

(Пене исполнилось тридцать летОн пришел ко мне со слезами в глазах,Посмотрел на меня и тихо спросил:"Я уже не ребенок, ведь так?"Дети зовут его клевым,А взрослые - дуракомИ тогда он настолько теряется,Что не знает сам, кто он такой.)

Мы со Спенсером переехали в квартиру этажом ниже той, где жили Йорма Кауконен, соло-гитарист "Airplane", и его жена Маргарет. У меня есть интересная фотография 18х25, где мы все стоим перед большим зданием на Вашингтон-стрит в Сан-Франциско. На первый взгляд, стандартный групповой снимок. Я готовилась позировать рядом со Спенсером, но в последний момент Пол Кэнтнер, движимый, наверное, каким-то пророческим чувством, попросту закинул меня к себе на плечо.

Эту фотографию сделал Джим Маршалл, один из немногих рок-фотографов в Сан-Франциско, снявший буквально все местные группы. Он был очень хорошим фотографом, но лучшие его снимки получались случайно. Мы все время пытались сделать утомительное позирование менее формальным, поэтому постоянно прикалывались над Джимом. Обычно ему было не смешно, и получалось только лучше. Мы ухохатывались, издеваясь часа по два над его прической, так что на фотографиях получались настоящие улыбки.

Как-то Джим устроил фотосессию для меня и Джанис Джоплин. Джанис приехала ко мне, когда Джима еще не было, и мы решили разыграть его и оставаться серьезными, что бы Джим ни делал. Джим несколько часов уговаривал нас: "Ну, давайте, девчонки, улыбнитесь..." Он пытался шутить и валять дурака, но мы с Джанис были невозмутимы, надеясь, что он сдастся и уйдет. Он, естественно, этого не сделал, мы тоже не улыбнулись, поэтому на календарях, книгах и постерах по всему миру красуется фотография суровых Грейс и Джанис. Каким бы ни был Джим Маршалл, фотографии у него получались.

На этом снимке мы с Джанис вместе, но даже здесь видно, какими мы были разными. Джанис была моложе, но казалась значительно более усталой - как будто во всем разочаровавшейся. Несмотря на то, что в день сессии было жарко, она надела платье, вышитую бисером накидку, фунта четыре драгоценностей и меховую шапку - полный костюм "знойной женщины". Я, пока еще не столь грустная (столько я испытаю еще не скоро), надела форму герлскаута, прикалываясь над мещанской организацией, в которую никогда не вступала. На моем лице читалось: "Только тронь, сосунок!" Я была сосредоточена на роли, которую играла.

Джанис больше знала о том, "как бывает", но была недостаточно толстокожей для постоянных склок, обычных для рок-мира. Она была очень открытой и непоследовательной, поэтому разбивала себе сердце с регулярностью, которую я пыталась понять лет тридцать. Если мы шли куда-то вместе, она как будто сдерживалась, чтобы не сказать чего-то, что может мне не понравиться. (Так старики глядят на любимых детей, уверенно заявляющих: "Со мной-то этого точно не случится!" Они понимают, что не могут объяснить, как это бывает, дети должны узнать это сами.) Джанис была для меня мудрой бабушкой, к которой я любила ходить в гости. Находясь рядом с ней, я чувствовала себя ее дальней родственницей, маленькой внучкой, слишком самонадеянной, чтобы слушать. Дарили ли мы друг другу подарки? Да, конечно. Но недостаточно часто.