Фаина Сонкина - Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма

Весной 1975 года Ю.М. должен был сделать сообщение для кибернетиков в Питере. Перед этим он приехал на несколько дней в Москву «проверить» свои идеи на московских математиках и кибернетиках. Тогда же выступил в МГПИ им. Ленина. Что-то по теме культурологии, для преподавателей. И этот доклад был неудачен: все как-то распадалось, не хватало цельности. Ю.М. и сам остался недоволен и, когда мы вышли после доклада на сверкающую солнцем и молодой зеленью Пироговскую улицу, сказал мне, что ему «мешало присутствие Ревякина[94]». Конечно, любое сообщение требует внимания и некоторой отзывчивости аудитории. Мне ли, учителю, не понимать…

1979 годом датирую еще один доклад, когда Ю.М. остался собою серьезно недоволен. Речь идет о выступлении перед сотрудниками журнала «Театр», в котором готовилась к выходу статья Ю.М. «Семиотика театра». Он и физически чувствовал себя в тот приезд не лучшим образом, и сразу после доклада пришел ко мне домой в тяжелом настроении. Особенно Ю.М. было неприятно, что перед докладом его представили как доктора наук, профессора и членкора Британской Академии наук. Хотя все это и было правдой, чинопочитания он не любил и считал, что представлять его таким образом публике – значит задавать неверный тон общению. И хотя в те же дни он сам оценил свое выступление в Литературном музее («Биография и Культура» – на материале Пушкина) как сделанное «по первому классу», был более всего огорчен предыдущим, прочитанным перед сотрудниками журнала. Горько сказал мне: «Я распустился, не готовлюсь, жду, чтобы меня похвалили». На этот раз он пробыл в Москве около трех недель.

В это время в Москве, проездом из Тбилиси, был Р.О. Якобсон, который почти все дни проводил с Ю.М. и Б.А. Успенским. Ю.М. очень высоко оценил его доклад в МГУ у Толстых[95], но сам отказался там выступать из-за нездоровья. Увы, усталость Ю.М. в то время превышала все возможные границы. Я это видела и прекрасно понимала, что он делает больше, чем возможно по его физическим силам. Но что можно было тут поменять? Он и сам винил себя, говорил, что жаден, что берется за все, что Зара справедливо осуждает его за это. Я понимала, что он иначе не может и что бесполезно его упрекать. Но как сделать, чтобы ему было легче, не знала, только страдала за него молча.

Доклады, выступления, встречи с редакторами – только одна сторона его работы в Москве. Другая – долгие часы занятий в библиотеке. Перед моими глазами и сейчас стоит первый, профессорский зал, гора книг на третьем столе налево от входа и Юрина склоненная над ними голова. В профессорском зале Юру знали, любили, старались подобрать нужные ему книги как можно скорее. Моя приятельница Оля Агриколянская, много лет работавшая там библиотекарем, особенно помогала ему. Я приходила иногда, садилась рядом, просматривала заказанные им книги. В разное время разные. То это были книги о карточной игре, то о процессах ведьм в Германии, то воспоминания СмирновойРоссет, и много, много другого. Ю.М. своим быстрым и четким почерком делал выписки – заготовки для будущих статей и книг. Звездным часом Ю.М. был день, когда он наконец отыскал дневники будущего декабриста, а в пору писания дневников – юного офицера Доброво, отступавшего вместе с русской армией из Москвы в 1812 году. Ю.М. искал эти дневники много лет. Говорил, что наталкивался на «стену, которая не пробивалась». Искал везде: в ГИМе[96], в архиве Исторической библиотеки, в ЦГАЛИ[97]. А нашел в Отделе рукописей Ленинки, что помещался на углу Моховой и ул. Фрунзе. Дневники оказались в совершенно неожиданном для него фонде. Мы до этого сговорились встретиться на улице: без пропуска в архив меня бы не впустили. Жду два часа, а его все не нет. Ничего не понимаю: ведь Юра никогда не опаздывал. И вот наконец выходит Ю.М., веселый, счастливый; удивляется, увидев меня, рассказывает о редкостной находке, которую сейчас же, немедленно надо отпраздновать. Уверен при этом, что я на углу оказалась случайно – вот ведь удача, и какое счастливое совпадение! Забыл, абсолютно забыл, что обещал прийти два часа назад. Радость быстро передалась и мне, а Ю.М., когда понял, в чем дело, ужасно огорчился своей забывчивости.

Понадобилась редкая филологическая находка, чтобы ему запамятовать о встрече. Хотя надо сказать, что житейские мелочи он часто не держал в голове. И тогда я выступала в роли некоей записной книжки.

Вот идем c ним по улице, и он мне говорит: «Фринуся, меня такой-то просил передать привет такому-то, а еще нужно это вот, и это, и это. Я могу забыть. Ты, пожалуйста, запомни, а потом мне скажи». Идем дальше, и он говорит: «А ты точно будешь помнить, что мне надо то-то и то-то? А то если я не передам, будет очень неудобно перед таким-то». Я успокаивала его: говорила, что, разумеется, ничего не забуду.

20

Кажется, году в 1973-м, не помню почему, Ю.М. стал серьезно думать об идеях З. Фрейда. Мы даже читали его по очереди вслух, и Юра твердо сказал, что, видно, Фрейд был хорошим врачом, но теории его – чепуха. «А то, что доктор напридумал, – усмехнулся Юра, – это я и сам мог бы придумать не хуже». В тезисах летней Школы 1974 года Ю.М. опубликовал статью, в которой спорит об Эдиповом комплексе с Фрейдом. Он связывал идеи Фрейда со своими собственными мыслями о коллективных неврозах. И даже спустя девять лет, в 1989 году, говорил о том, что, по его мнению, коллективные неврозы не обязательно вызваны социальными катаклизмами. Замечал при этом, что эпохи, в которых наблюдается резкое изменение коллективного сознания, приводят к катаклизмам, но вместе с тем и создают что-то талантливое. (Приводил в качестве примера, XVI век с его «охотой на ведьм».) По мысли Ю.М., спокойные периоды, периоды равновесия мало оставляют после себя интересного[98].

Рассуждения о дьяволе, занимавшие одно время и Б. Успенского, привели Ю.М. к мыслям об Иване Грозном. Мы с Ю.М. специально пошли вновь посмотреть фильм Эйзенштейна «Иван Грозный». Иван Грозный – воплощенный дьявол, говорил Ю.М., но дело в том, что в XVI веке дьявол осознает себя богом, могущественным богом и стыдится, что должен делать зло. Юра был глубоко уверен, что ренессансный XVI век был страшнее высокого Средневековья. Теперь, когда творческий путь Ю.М. окончен, видно, как долго, как упорно вынашивал он свои заветные мысли о культуре, намереваясь изложить их в «сквозной», как он ее называл, книжке о культуре, которую ему хотелось после себя оставить.

Вот пример того, что Ю.М. успел сделать только за одно лето 1983 года. Сдал большую рецензию на вышедшую в ЖЗЛ книгу Гастева о Леонардо да Винчи. Написал четыре листа для сборника МГУ о литературе XVIII века, почти закончил книгу о Н.М. Карамзине для издательства «Книга» (серия «Писатели о себе»), написал сценарий для своих телепередач.