Фаина Сонкина - Юрий Лотман в моей жизни. Воспоминания, дневники, письма

Получив Хоцурагаву Хосю, Ю.М. прислал мне свою статью с такой надписью: «С изумлением, восхищением и благодарностью получил Хоцурагаву Хосю (после того, как мне точно сообщили со всех сторон, что достать эту книгу абсолютно невозможно) – кладу к ногам сей слабый дар. 28.2.79»[89].

Как я радовалась его радостью! Важно мне было и то, что надпись он сделал в день своего рождения, к которому я могла быть причастна только через это посвящение. Понимая это, Юра часто старался сам в день своего рождения подарить мне что-то из своих книг или новых статей, иногда и позвонить. Говорил, что всегда помнит обо мне в этот день и мысленно поднимает за нас бокал. Вернусь, однако, к книгам. Труднее всего было доставать издания, которые могли быть только у букинистов. Вот сохранившийся у меня список нужных Ю.М. книг, который я сделала в 1971 году.

1. Г.В. Верховский. Учреждения духовной коллегии и духовный регламент. Р/Д., 1918, т. 1–2

2. Д. Кобеко. Цесаревич Павел Петрович (изд. 2-е, 1887)

3. Е. Шумигорский. Императрица Мария Федоровна. СПб., 1892

4. Е. Шумигорский. Император Павел Первый (1909?)

5. В. Бильбасов. История Екатерины II, т. 1–2, 1890 – 1891

6. Н. Шильдер. Император Павел Первый

7. Н. Шильдер. Император Александр I, тт. 1–4, 1897

8. С. Соловьев. Император Александр I, Политика-дипломатия, Спб., I

9. Ф. Терповский. Характеристика имп. Александра I. 1878

10. Тыртов. Анекдоты об императоре Павле. М., 1807

11. Философ горы Алаупской. М., 1807

12. Храповицкий. Дневник. 1874

13. Шишков. Записки. Берлин, 1870

14. Шумигорский. Е.И. Нелидова, Спб., 1897

15. Великий князь Николай Михайлович. Князья Долгорукие

16. Великий князь Николай Михайлович. Императрица Елизавета Алексеевна.

Частые приезды в Москву Ю.М. использовал, чтобы увидеться с авторами «Трудов» и «Семиотик». В Москве, кроме Б.А. Успенского, жили В.В. Иванов, В.Н. Топоров и другие. Институт славяноведения был местом частых собраний. Там после безвременной кончины высоко ценимого Юрой И. Ревзина[90], регулярно устраивались Ревзинские чтения, на которых Ю.М. неизменно выступал. Начав работать с Игнатьевым[91] и институтом авиаприборостроения в Ленинграде, он приезжал к академику Бергу[92], встречался с Ю. Шрейдером[93] и математиками. Он считал, что бионика не оправдала надежд. Она кое-что дала биологам и ничего – кибернетикам. Моделировать человеческий организм оказалось делом очень трудным. А вот модели искусства, которые, с одной стороны, не являются живым объектом, но, с другой стороны, человеком созданы, могут быть продуктивным объектом исследования для кибернетиков. Так что Ю.М. с удовольствием работал с ними. Не всегда эти выступления в Москве его удовлетворяли, не все его идеи были понятны аудитории. Но брался Ю.М. за новое для себя дело с большим энтузиазмом. Кроме всего прочего, это давало ему возможность чаще бывать в Москве. Когда союз с Игнатьевым распался, кончились и командировки…

Когда Успенский оставил работу в лаборатории МГУ, выступления Ю.М. там стали редки. Иногда Юра приезжал в Москву просто, чтобы нам повидаться. При этом принимал приглашения, которые ему были вовсе не интересны.

Так было в 1976 году. «Круглый стол» журнала «Вопросы литературы» собрал, по меткому слову Юры, «половину братьев Стругацких», Мамардашвили, Данина и других. Предметом обсуждения было что-то вроде «Литературоведение и НТР». Мрачный и уставший, Ю.М. развеселился, услышав, что Дэй «призывает ученых к терпимости, когда структуралисты ведут активное наступление». Мгновенная способность к каламбурам не подвела его и тут: «В доме терпимости, конечно, нужно проявлять терпимость», – говорил он мне потом. Когда предложили какие-то очень дорогие бутерброды, он спросил: «Интересно, за счет какой статьи это угощение? Вероятно, за счет передовой?»

А вот литературный музей на Петровке, в котором тогда работал А. Гуревич, Ю.М. любил и выступал там с удовольствием. Милые молодые дамы, сотрудницы музея, особенно сердечно принимали Ю.М. Однажды он спросил меня, о чем бы я хотела послушать. Я сказала: «О Пушкине в 1830-е годы». Собрались в подвальчике, обстановка почти домашняя. В небольшой комнате народу умещалось не так много, но лица все замечательные, интеллигентные. Ю.М. сделал очень хороший доклад. Не сильно напрягая голос, говорил о взглядах Пушкина на историю, жизнь и смерть, на искусство – по седьмой главе «Онегина», по «Графу Нулину», «Полтаве», «Моцарту и Сальери». О том, как понимал Пушкин семейную жизнь, любовь; рассуждал о том, что в Пушкине было близко и важно ему самому. Нужно специально отметить, что все годы я чувствовала особую близость Ю.М. к личности Пушкина, всегда знала, еще до появления «Биографии», что для Ю.М. жизнь поэта была неким эталоном мужества, оптимизма и даже, не боюсь этого слова, некоторой дерзости. Не случайно, как я замечала, стихотворные строки Пушкина он повторял в разных своих работах, отнюдь не посвященных поэту. Юра хотел строить свою жизнь, как строил свою Пушкин.

После лекции сотрудницы до полуночи показывали Ю.М. запасники музея: портреты, миниатюры, письменные собрания. Ю.М. восхищался богатством собрания и удивлялся, что музей не прикрыли за вольнолюбие…

19

Но были в Москве и неудачные выступления, к которым Ю.М. относился самокритично. Например, в 1973 году я передала Юре просьбу своего начальника Динерштейна поговорить с сотрудниками нашего отдела книговедения. Имелись в виду общие проблемы изучения книги. Мы все чувствовали, что, как бы ни старался Н.М. Сикорский, будущий директор Ленинки, а тогда «глава» книговедения и завкафедрой в Полиграфическом институте, что-нибудь придумать, нет главной идеи, которая бы объединила усилия книговедов, и нет человека, способного эту идею подсказать. Не думаю, что Динерштейн точно сформулировал задачу перед Ю.М., скорее надеялся на его всеобъемлющий талант и рассчитывал, что тот задачу сам сформулирует.

Мы собрались в Ленинке, в небольшой, казенного и довольно унылого вида комнате. Ю.М. выбрал тему «Книга в системе культуры XVIII века». Как всегда, фактическая часть доклада, примеры были очень интересны, но чего-то главного, какого-то стержня не хватало.

Сидел довольно мрачный Сикорский, совершенно ведомственный барин, наши «ученые» дамы, которым все, кроме собственных домашних дел, было мало интересно. Видимо, и выражение их лиц не могло быть безразлично Ю.М. Ни одного вопроса, показывающего интерес к выступлению, никакого обсуждения после него не последовало. Динерштейн остался не очень доволен. Дамы весело щебетали, какой Лотман замечательный, я же была порядком расстроена. Юра, как он это всегда умел, строго сказал мне: «Забыть – и все». На том и порешили.