Хорст Герлах - В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946

– Пойдем, – настаивала она, – я буду очень рада помочь тебе.

– Хорошо, но у меня на самом деле ничего нет, что нужно починить.

– Ну ладно, тогда спокойной ночи.

Она улыбнулась и пошла вместе с другими девушками в свой барак. Я отправился к себе. Раздевшись, я лег под одеяло, а потом поднес его к лампе. Сквозь протертую дыру мне в лицо ударил луч света. Я понял, что сделал ошибку, когда сказал, что мне ничего не нужно заштопать.

В следующий выходной я пошел к своей знакомой. Она сидела на кровати, как и большинство других женщин.

– Ты нашел что-нибудь, что нужно зашить? – весело спросила она.

– Да, но мне немного неудобно.

– Не думай об этом, все в порядке.

Мы весело болтали, пока она штопала одеяло.

Спустя несколько недель мы стояли в строю, готовые отправиться на работу. Посмотрев на женскую бригаду, я увидел тринадцатилетнюю девочку, самую молодую в нашем лагере; непонятно, как ей удалось выжить. Но Габи там не было.

– Где она? – спросил я у фрау Бретшнайдер, которая была их бригадиром.

– Разве ты не слышал, ее отправили в госпиталь? – быстро ответила она.

– А что с ней?

– Обычное дело – водянка. Пойди проведай ее. А мне надо идти.

Я знал, что значит заболеть водянкой. Один из наших ребят, здоровый парень из Польши, когда заболел, то ходил с отекшими ногами и лицом. Три дня он провел в госпитале, а потом умер. Один солдат, прошедший всю войну, также пострадал от этой болезни. Он сидел перед госпиталем и грелся под лучами теплого июньского солнца, когда внезапно у него случился сердечный приступ. А ему не было даже тридцати.

Вечером я пошел в госпиталь. Габи разговаривала с девушкой, лежавшей на соседней кровати. Как всегда, их разговоры были о еде. Когда она увидела меня, то улыбнулась, но ее лицо осталось напряженным.

– Вот твои перчатки, Хорст, я поставила тут заплатки, – сказала она.

– Хорошо, большое спасибо, но пока лето, они мне не понадобятся.

– Правильно, – вздохнула она, – но я не знаю, доживу ли до следующей зимы.

– Ну что ты такое говоришь! Сейчас немного отдохнешь здесь, и снова все будет в порядке.

– Знаешь, сколько мертвых вынесли сегодня утром?

– Не представляю.

– Сегодня умерли трое, а вчера четверо. Нас здесь всего двадцать. – Она печально откинулась на кровати.

Я посмотрел на Габи:

– Но ты поправишься. Она вздохнула:

– Не знаю. Я больше не могу справляться с такой тяжелой работой. Один раз я чувствовала себя совсем плохо, но врач не разрешил мне остаться.

Мы еще поговорили о лагерной жизни. Когда я уходил, она сказала:

– Подожди минуту, у меня здесь сегодняшний хлеб. Сегодня я не могла есть.

Я хотел отказаться, хотя и был голоден, но не смог.

Спустя несколько дней другая девушка встретилась мне в лагерном дворе и передала чью-то просьбу, чтобы я зашел в госпиталь. Я не стал задавать вопросов и побежал туда.

Когда я взглянул на кровать Габи, то увидел там другую женщину. Девушка, которая лежала рядом, слабо улыбнулась и прошептала:

– Перед тем как умереть, она сказала: «Отдай этот хлеб Хорсту. Мне он больше не понадобится». Она сохранила свои порции.

Потом она достала из-под подушки около четырех буханок хлеба, уже немного зачерствевшего. Мы поговорили еще немного о нашей мертвой подруге, а потом я пошел к себе. Я поделился хлебом с ребятами. Мы были рады, что у нас появилась дополнительная еда, но, зная причину, по которой она нам досталась, особого аппетита не было. В тот вечер у меня совсем не было аппетита. Еще какое-то время я не мог отделаться от мыслей о смерти.

Дополнительная свобода

Допросы и расследования продолжались все лето, и мы уже привыкли к ним. Когда кого-то допрашивали, другие оставались в бараках. Потом приехали следователи из НКВД. Они выглядели сытыми и носили отличную форму с офицерскими эмблемами синего цвета. Потом мы поняли, что они задают одни и те же вопросы всем. На каждого было заведено дело, и все наши ответы записывались и сравнивались.

Если кого-то уличали во вранье, например, о том, что он служил в СС или другом специальном отряде и скрыл это, его могли расстрелять. Те, кто по возрасту не мог служить в армии, все равно подозревались в причастности к каким-либо преступным организациям.

Тем же, кто был старше восемнадцати лет и чья часть предположительно могла воевать в России, приходилось особенно трудно. Кто отказывался давать показания, имели большие неприятности. На самом деле среди нас в основном были мирные жители, а тех, кто на самом деле воевал, убили еще в начале этих событий. Эти четыре дня, которые энкавэдэшники находились в лагере, запомнились как время кошмарных допросов.

25 августа 1945 года всех пленных солдат вызвали и увезли. Никто не знал ничего, кроме того, что их отправили в другой лагерь и ужесточили охрану. Естественно, об их возвращении ни у кого не возникло даже мысли.

Среди тех, кого увезли 6 сентября 1945 года, был и наш бригадир, Урбан. Вслед за ним отправились так называемые «политические» осужденные – женщины и мужчины, состоявшие ранее в нацистской партии. Они покинули лагерь поздним вечером, без предварительных сборов и предупреждений. Такой внезапный отъезд людей посреди ночи был излюбленным фокусом коммунистов.

Таким образом, нас становилось все меньше и меньше. Теперь осталось лишь по одной бригаде на загрузке песка и на укладывании шпал. Нашим новым бригадиром назначили парня по имени Поль. Я хорошо запомнил этот момент, потому что в этот день родился мой отец. Нам разрешили пройти на рабочее место без сопровождения охраны. За нами следили издалека, чтобы никто не вздумал убежать. Мы никак не могли осознать, что идем самостоятельно. Проходя по лесу, мы старались собрать как можно больше ягод, которые не обобрали русские, а на поле искали остатки несобранного урожая. Все, что было съедобным, помогало заполнить желудки и хоть немного утолить непрекращающееся чувство голода.

Усиление пропаганды

Только несколько немцев из нашего лагеря увидели смысл в коммунистической философии, когда им разрешили ее изучать. Все остальные были единодушно не согласны с коммунистическими идеями. Мы слишком тесно соприкоснулись с реальностью, чтобы верить в то, что эта атеистическая теория даст хорошие результаты. Да и как можно согласиться с правилами страны, пленником которой ты являешься.

О политической ситуации мы узнавали из лекций, которые нам читали в лагере. О текущих событиях нам рассказывалось с большевистской точки зрения. Например, как-то вечером мы услышали о разделении Германии на четыре части. В другой раз нам рассказали о жестокости в концентрационных лагерях Германии. Когда мы впервые узнали о том, как людей сжигали заживо, вешали и вынимали у них золотые зубы, мы были шокированы. Хотя с нами обращались хуже некуда, зверства немцев не шли с этим ни в какое сравнение. Эти истории звучали как нечто невероятное.