Триптих откровения - Юрий Андреевич Бацуев
— Да, Игорёк, тебе повезло, сразу вышел на меня. Я ведь случайно затормозился здесь, сейчас наши в верховьях, их на вертолёте доставили на точку, а я подвернул слегка ногу и меня оставили, не рискнули взять. Сижу на рации совсем один. Три раза в день выхожу на связь. А на осыпях, где ты меня узрел в бинокль, я делал зарисовки. Мы определяем процентное соотношение обломков разных фракций на участках их скопления с помощью специальной сетки.
Я вынес из вагона два походных стульчика и поставил у флигеля, который располагался среди просторной поляны.
— Садись, брат Игорь, — предложил я, — сейчас подогреем тушёнку, вскипятим чаёк с горной душицей, и побеседуем. У тебя время-то есть?
— Есть, могу побыть до темноты.
Я развел огонь, поставил на железные прутья сковороду с тушёнкой и чайник.
А рядом походный чайник -
Старинная с накипью медь:
Шумит, как наш начальник,
Лишь бы шуметь,
— произнёс Игорь.
— Что, стихи слёту? — спросил я.
— Да нет, когда-то давно в нашей геологической ведомственной газетке опубликовали моё стихотворение, а рядом стихи другого автора, имя его я запамятовал, а строчки отложились. Вот так, оказывается, талантливые стихи бегут впереди автора, открывая путь к имени. — Тут взгляд Игоря задержался на краю поляны. — Вот она, и здесь появилась, — указал он на кошку, которая остановилась, уловив запах тушёнки. — Когда шёл сюда, она пересекала тропу.
— А- а, это знакомая нам — Кукошка, географы её так зовут. Каждые три месяца подкидывает своих слепых котят, и пропадает, географы их выкармливают и не знают, куда девать. Настоящая кошка-кукушка. Хорошо, что отдыхающие приезжают к озеру с детьми и забирают. А вот котов я здесь не видел.
Мы сидели у костерка, а впереди зеркальное озеро отражало отвесные склоны, покрытые кустарником и одинокими елями. Восточный склон был скалист, а под ним было скопление тех самых осыпей, на которых Игорь Юльевич увидел меня в бинокль с метеостанции.
— Вот стоит ель одинокая, а какая пушистая. Нет, наверное, нигде таких роскошных елей, как у нас, — проговорил с восторгом Игорь.
— Это верно, — не удержался и я. — Бывал я и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и в Центральной России — нет там таких елей. Там ветки еловые, как ободранные волчьи хвосты, а у нашей тяньшаньской ели — ветки густые и пушистые, как мех чернобурок. Соткёт же природа такую волшебную душисто-пушистую вязь…
— Слушай, Юра, тогда у тебя на дне рождения я так и не узнал, вскрыла скважина золото или нет?
— Не напоминай, Игорёк, об этом. Шахлара видеть не могу, и не здороваюсь, хотя живем в одном доме. Ведь он, пока я ночью прикорнул, велел сменному мастеру бурить, как обычно, пневмоударником, не используя шламовки с коронкой. А чуть свет уехал в город. Девять метров проскочили без керна. Я собрал всю пыль, но анализ был отрицательным. — Сколько раз, — продолжал я возмущаться, — я пытался завести дружбу с буровиками — бесполезно. Ещё когда начинал работать, они хотели меня завербовать, раскрывая секреты халтуры. «Юра, — нашёптывали они, — ну кто узнает, бурилась скважина или нет, нарисуй её на бумаге, а деньги поделим пополам». Всякие варианты предлагали: то категории завысить, то метраж прибавить. А чуть зазеваешься, норовят надуть, используя мою слабость — веру в дружбу людей. Я, когда начинал работать в геологии, сразу решил для себя — быть верным профессии, потому что понял главное, если я совру, то те, кто пойдут после меня, могут пройти мимо чего-то очень важного, что таится в недрах.
— Видишь ли, Юра, буровикам платят за погонные метры, вот они и изощряются, чтоб заработать. Тут оценка работы должна быть другой.
— Да, ладно, Игорёк, разнылся я перед тобой. Как твоя поэзия? «Как твоя Эрато?» — спросил у меня однажды старый геолог с подвохом, думая, что я не знаю, что Эрато — это богиня поэзии.
— А ты знал? — спросил Игорь.
— Да нет, конечно, — засмеялся я. — Мне казалось, что Муза — богиня поэзии.
— Ну, вот и хорошо, теперь и я узнал, — сказал Игорь. — Находясь здесь в горах, у меня появилось стихотворение, могу и прочитать, ещё совсем свеженькое, ты будешь первым судьёй, внемли:
Курит Алатау туманом,
Вуалью укутан рассвет -
Нас в дали загорные манит
Таинственно-радужный свет.
Зазывно сияние красок,
А розовость будит мечты.
Что было — не стало напрасным,
Что будет — поймёшь с высоты.
И в общей сумятице мира,
Дай Бог, что б совсем не угас
Зовущий от дел суетливых
Рассвет, исцеляющий нас
.
— Я ведь так и не передал тебе свои обзоры поэтической почты, которые тогда на буровой обещал, можно было тебе их дать на дне рождения, но мне не пришло в голову, а ты так был увлечён Алиюшей, что тебе было не до них. Что касается этих стихов, то ты, как всегда, верен себе, они таят в себе философское осмысление. Не плохо. Дерзай, буду рад ещё услышать от тебя что-нибудь, — ответствовал я.
Подошло время, и Игорь Юльевич исчез в наступающей темноте так же неожиданно, как и совсем недавно возник.
Он и Она
Игорь и Лина теперь часто прогуливались по парку, вынужденные приспосабливаться к любым условиям, лишь бы быть вместе. Шло время, но взаимное влечение вопреки всему усиливалось, не смотря на изменившиеся обстоятельства. В этот зимний солнечный денёк в парке пока ещё не много было народу, в основном мамаши со своими чадами: маленькие детки дремали в колясках, а которые постарше — прыгали вокруг, цепляясь за мам. Посетители в основном собирались вокруг вольеров, где содержались птицы — павлины, касарки, диковинные куры, утки — и домашние животные — барашки, козы и пони; дети с интересом разглядывали их и кормили хлебом, яблоками и зерном. Остальная территория была почти безлюдна.
Пожилые влюблённые присели на одну из лавок перед летней эстрадой, здесь, кроме них, никого не было, и они могли позволить себе, наконец, прижаться друг к другу. Игорь Юльевич усадил себе на колени Лину, и, преодолевая многочисленные одежды, проник рукой в паховую часть своей возлюбленной. Сначала он нежно поглаживал и пощипывал волосики на лобке,
