Петр Люкимсон - Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера
Глава 6
На переломе
1927–1929 годы оказались необычайно тяжелыми в жизни молодого писателя.
Смерть отца и Гины выбили его из колеи; и Зингер вновь оказался в тисках жесточайшей депрессии. В эти годы он начал стремительно лысеть, и вскоре от его некогда буйной рыжей шевелюры почти ничего не осталось. Но самое неприятное заключалось в том, что у него начало портиться зрение. На работе он то и дело пропускал ошибки при вычитке, и в редакцию с криком «Я убью этого мерзавца!» то и дело врывались разъяренные авторы, убежденные, что именно ошибки корректора не позволяют читателям оценить по достоинству их произведения. Зингер получал выговор за выговором, и в итоге, как и следовало ожидать, дело закончилось расчетом.
Пытаясь помочь оказавшемуся без заработков младшему брату, Исраэль-Иешуа, ставший к тому времени одним из ведущих журналистов «Форвертса», предложил Иче-Герцу попробовать свои силы в журналистике. Исраэль-Иешуа уговорил главного редактора Эйба Кагана поручить Зингеру-младшему вести репортажи с идущих в то время в Польше громких политических и коррупционных процессов. Вооруженный журналистским удостоверением, Исаак Зингер появился в отведенной для прессы ложе Варшавского городского суда и несколько дней получал удовольствие от своего нового статуса, сидя как равный среди равных бок о бок с самыми популярными репортерами страны.
Однако очень быстро он обнаружил, что все происходящее в зале суда ему лично… неимоверно скучно. Он с трудом высиживал до конца каждого заседания; длинные, продолжавшиеся в течение нескольких дней чтения обвинительных заключений вгоняли его в тоску; произносимые на изысканном литературном польском языке речи прокурора и адвокатов оставались ему по большей части непонятными…
Словом, отбыв в суде несколько заседаний, Исаак Зингер заявил брату, что эта работа не для него, и он больше не желает заниматься журналистикой. Исраэль-Иешуа не скрывал своего разочарования – по его мнению, Иче-Герц упускал шанс, наконец-то, получить нормальную работу; и разговор между братьями по поводу его отказа попробовать себя в качестве репортера вышел нелегким.
Между тем, Исааку Зингеру были крайне нужны деньги. Причем деньги немалые, так как он неожиданно для самого себя принял решение… жить на два дома, то есть содержать две квартиры одновременно.
Произошло это опять-таки из-за его извечного неумения твердо говорить «нет». К затянувшемуся роману с вышедшей замуж Стефой Яновской у Зингера прибавился роман с женщиной, которую он в своих автобиографических книгах называет Сабиной.
Сабина была одной из «окололитературных барышень», посещавших Варшавский клуб писателей. Она работала на полставки машинисткой в журнале, а свободное время посвящала литературе, любви и политике. Убежденная коммунистка, Сабина была одновременно страстной последовательницей взглядов знаменитой Александры Коллонтай и вслед за ней утверждала, что женщина должна вести себя в вопросах секса так же свободно, как и мужчина. Институт брака Сабина считала совершенно устаревшим; в ее любовниках перебывала, как минимум, половина членов Варшавского писательского клуба, и, оказавшись с ней в постели, Зингер по достоинству оценил накопленный ею за время этих романов сексуальный опыт.
На свою нищенскую зарплату машинистки Сабина содержала не только себя, но и свою мать и двух братьев. Еще одним источником дохода этой некогда, видимо, вполне обеспеченной, но теперь жившей впроголодь семьи, была аренда комнат в их большой квартире. Причем цена, которую мать Сабины запрашивала за комнату с пансионом, была почти вдвое меньше, чем та, которую Зингер платил Альпертам. Мать Сабины оказалась старой польской еврейкой, еще в молодости переехавшей в Варшаву из какого-то местечка, но сохранившей в памяти множество рассказов о его жизни, в том числе и столь притягивающие Зингера таинственные истории о демонах и демоницах, с которыми то и дело, по ее словам, сталкивались жившие в этом местечке евреи.
Проведя несколько вечеров в гостях у Сабины и будучи очарован ее матерью, Иче-Герц заявил, что хочет снять у нее комнату. Внешне это был вполне благоразумный шаг. Во-первых, он позволял Зингеру сэкономить немало денег, которых у него было в обрез. Во-вторых, он давал ему возможность часто общаться с матерью Сабины, бывшей неиссякающим источником еврейских фольклорных историй, из которой он мог черпать сюжеты для своих новых рассказов. А, в-третьих, он означал свободный доступ к телу Сабины в тот самый момент, когда ему захочется этого доступа…
Однако когда он сообщил Альпертам, что собирается от них съехать, Миреле ударилась в слезы, а старики обиделись – они давно уже относились к Иче-Герцу как к сыну, и слышать не хотели ни о каком другом постояльце. Госпожа Альперт даже заявила, что готова вообще отказаться от его квартирной платы, но Зингер знал, что не платить Альпертам он не может – это окончательно бы подточило их семейный бюджет. Чувствуя себя не вправе обижать стариков и бросать Миреле, он объявил, что передумал и остается у них жить, но при этом он уже не мог отказаться от обещания, данного матери Сабине, особенно с учетом всех тех преимуществ, которое сулило проживание в ее доме.
Выход оставался только один – содержать две квартиры одновременно, но вот откуда взять на это деньги, он и понятия не имел. В крайне расстроенных чувствах он направился в клуб писателей, и уже на входе вахтерша огорошила «пана Зингера» известием, что его разыскивает главный редактор желтой газеты «Радио».
– Он сказал, что у него есть для вас работа, и просил, как только вы придете, срочно связаться ним по этому телефону, – сказала вахтерша, протягивая ему листочек с записанным на нем номером.
Дрожа от волнения, Башевис-Зингер набрал этот номер. Когда редактор «Радио» сказал, что готов принять его хоть сейчас, Зингер, по его собственному признанию, даже не пошел, а полетел в редакцию. Вскоре он уже сидел в кабинете толстого усатого еврея, с любопытством разглядывающего своего гостя. В мешковато сидевшем на нем костюме старшего брата, который был не только чуть полнее, но и выше его, Исаак выглядел крайне непрезентабельно.
– Я прочитал несколько ваших рассказов, и они мне понравились, – сказал редактор. – Вы пишете бойко, очень бойко, а это как раз то, что мне нужно…
– Вы хотите заказать у меня новые рассказы? – с робкой надеждой спросил Зингер.
– Нет, – покачал головой редактор. – У меня другая идея… Вы ведь к тому же, насколько мне известно, свободно переводите с немецкого. А на немецком языке каждый месяц выходит немало литературных новинок, но… Во-первых, если их просто переводить, то нужно платить гонорары не только переводчику, но и автору, а делать это мне, скажу честно, не хочется. Во-вторых, сам стиль немецких романистов обычно крайне тяжел и непонятен широкому еврейскому читателю. В-третьих, вся эта немецкая жизнь ему тоже глубоко чужда…
– Так в чем же должна заключаться моя работа? – осмелился, наконец, задать вопрос Зингер.
– О, мы к этому как раз подходим. Ваша работа будет заключаться в том, что вы будете брать новый немецкий любовный роман и не переводить, а переписывать его так, чтобы действие происходило в Польше, и не с немцами, а с нашими евреями. Все это должно быть написано предельно простым языком, без всяких, знаете ли, философских умствований и непонятных читателю слов… Ну как – подходит?
– Под этим… гм… переложением будет стоять мое имя? – спросил Зингер.
– Нет, они будут публиковаться без подписи… Так как?
– Даже не знаю, как вас благодарить. Знаете, в последнее время я крайне нуждаюсь в деньгах…
Иче-Герц, безусловно, знал, что этого говорить не стоило, но так уж он был устроен, что долго, почти до шестидесяти лет, не мог научиться вести деловые переговоры.
– Мы будем платить вам 60 злотых в неделю. Если ваш первый опыт переложения окажется удачным, наше сотрудничество продолжится. Поезжайте домой, и приступайте к работе. Пишите короткими фразами. Меньше длинных слов. Больше живых диалогов… Мы ждем от вас примерно 10000 слов в неделю. Кстати, вы бы, наверное, хотели бы получить аванс…
– Если только можно…
– Я сейчас же напишу записку кассиру, и он выдаст вам 200 злотых…
Исаак Зингер вышел из редакции «Радио» пьяный от счастья. 60 злотых в неделю – это была в те дни почти двойная зарплата среднего варшавского рабочего. Зингер почувствовал, как в одночасье он из нищего превратился в богача. Теперь он мог расплатиться с долгами и вполне позволить себе содержать обе квартиры. Нужны ли были какие-то иные доказательства, что существует некая Высшая сила, которая ведет его по жизни, приходя на помощь в тот самый момент, когда он в ней крайне нуждается? И если эта Высшая Сила не Бог, то кто же?! Неужели тот самый его личный бес, который привязался к нему еще в Билгорае и с тех пор ведет его по жизни?!
