Владимир Оболенский - Моя жизнь. Мои современники
В окно видим, как по шоссе нас обгоняют военные обозы и кавалерия. Кто-то говорит: «Смотрите, кавалерия. Она всегда отступает последней. Значит…» Публика волнуется, и невольно заражаешься этим волнением…
— А знаете что, — говорит какой-то усевшийся среди нашей компании полковник, — попробуем подтолкнуть поезд, может быть сдвинем его общими усилиями.
Мысль эта сначала всем показалась совершенно дикой, но другого спасения нет. Нужно попробовать.
Выходим. Нашему примеру следуют другие пассажиры. Кто-то командует: «Вылезай из вагонов!.. А ну-ка, навались!..»
Из всех вагонов высыпали солдаты, санитары, беженцы. По команде начинаем пихать вагоны. Паровоз тоже поддает пару. «Навались ра-аз, поддай ра-аз»… И вдруг колеса сделали первый круг, затем второй, и поезд тихо, плавно двинулся в гору. С полверсты мы шли рядом с поездом, подпихивая его на более крутых местах. Наконец — перевал и остановка на станции Алма.
«Вылезай, кто в задних вагонах!» — крикнул сцепщик и принялся отцеплять от поезда наш вагон и следующие за ним, как раз те, в которых разместились «эвакуируемые из Симферополя чины гражданских ведомств». Протестовать было бесполезно, да и действительно — поезд был слишком большой и мы рисковали снова застрять на следующем перевале, если бы продолжали путь с тем же составом вагонов, с каким выехали из Симферополя. Пришлось размещаться в передних вагонах.
С трудом, но разместились, кто на тормозах, кто — на крышах. Я вскарабкался на крышу и попал в компанию отбившихся от своих частей солдат и казаков. Примостился рядом с каким-то флегматичным калмыком, его раскосой женой и парой калмычат, копошившихся среди подушек и прочего домашнего скарба.
Погода была чудесная. После морозов, доходивших до 15 градусов, в этот трагический день вдруг выглянуло яркое теплое солнце и нежно припекало нас, беглецов, на прокопченой и пыльной крыше вагона. Я присматривался к моим случайным спутникам, товарищам по несчастью, одному из величайших несчастий, которые могут постигнуть человека. Ведь все мы ехали в изгнание, если не вечное, то долгое…
Солдаты были веселы, шутили, балагурили, как дети радовались тоннелям, в которых, чтобы не оторвало голову, нам приходилось ложиться. Не заметно было у них ни тревоги, ни заботы о неизвестном будущем. С одним я разговорился.
— Слава Богу, покончили с войной, — сказал он весело.
— Ну, а дальше как же?
— А кто его знает. Врангель, видно, куда-нибудь доставит… И то, отдохнуть пора, навоевались досыта. Теперь уж баста…
И чем больше я всматривался в окружавших меня солдат, казаков и калмыков, тем яснее понимал их настроение. В нем не было ни отчаяния от понесенного поражения, ни злобы и негодования на вождей за безрезультатно пролитую кровь. Они просто радовались тому, что миновала страдная пора, что больше им не нужно мерзнуть на ночлегах, прикрываясь рваными шинелями, делать утомительные переходы, обматывая тряпьем сбитые и стертые ноги, и вечно рисковать жизнью, сражаясь то в рядах красных против белых, то обратно, идя в атаку против своих вчерашних товарищей. Ведь мобилизованные с обеих сторон крестьяне, не понимая смысла братоубийственной войны, легко сдавались в плен. А пленных сейчас же мобилизовали во враждебной армии и снова посылали на фронт. В последнее время армия Врангеля наполовину состояла из пленных красноармейцев.
Впрочем, сам Врангель пользовался среди них большой популярностью, и понесенное им поражение не умалило его престижа. И мои спутники спокойно ехали в неведомые им места, веря, что Врангель сумеет дать им заслуженный отдых после окончания войны.
На станции Бельбек нас нагнал какой-то поезд, битком набитый солдатами и офицерами. Соскочившая с него группа офицеров окружила начальника станции. Они были бледны и все, перебивая друг друга, что-то от него требовали.
— Да не могу я, — услышал я взволнованный голос начальника станции, — приказано вперед пустить санитарный.
— Не пустишь, — вдруг хрипло завопил какой-то длинноногий офицер в сдвинутой набекрень папахе, — а не хочешь ли поболтаться на перекладине!
Полковник с тормоза нашего поезда стал урезонивать офицеров, но те не унимались и начальнику станции пришлось уступить. Поезд с обезумевшими от паники людьми помчался дальше… Вслед за ними прошел последний бронепоезд. Теперь, как нам объяснили, нас отделял от наступающих большевиков только один поезд с саперами, взрывавшими пути. Понятно, что волнение ехавших в нашем поезде раненых и беженцев дошло до последних пределов.
Наконец и мы двинулись дальше.
Но тут новое осложнение: от Бельбека к Севастополю идет крутой спуск, а механический тормоз нашего поезда не действовал. Поэтому кондуктор, пробежав вдоль всего поезда, предложил людям, заполнявшим площадки вагонов, взяться за ручные тормоза и тормозить во всю мочь, как только начнется спуск. Так они и сделали. Но неопытные люди, стоявшие у тормозов, не обратили внимания на свисток паровоза, извещавший об окончании спуска, и в задних вагонах продолжали тормозить на начавшемся уже подъеме. Цепи не выдержали этого сопротивления и оторвавшиеся задние вагоны покатились обратно. Какая участь постигла находившихся в них пассажиров — я не знаю… По счастью, вся наша компания случайно разместилась на крышах и тормозах передних вагонов, и мы в 9 часов вечера добрались до последней перед Севастополем станции Инкерман, употребив пятнадцать часов на путешествие, длившееся в нормальное время немногим более часа.
Но и дальше судьба воздвигала на нашем пути препятствия, ставившие нас под власть случая. Оказалось, что обогнавший нас бронепоезд сошел с рельс и загородил дорогу. Что было делать? Пережидать или идти восемь верст пешком в Севастополь? Решили идти и зашагали с мешками и чемоданами по шпалам.
Люди менее нас решительные и раненые солдаты остались ждать.
Вероятно, никто из них в эмиграцию не попал…
Мы влились в целый поток войск, двигавшихся к Севастополю. Вперемежку — пехота, кавалерия, обозы… Версты полторы шли по тоннелю. Каким бесконечным казался этот тоннель, который мелькал так быстро, когда я проезжал его в поезде! Казалось, что мы не выберемся из абсолютной его темноты, среди которой, как поток, двигалась густая толпа. Ее не видно, а только слышен топот шагов, усталое дыхание, ругань оступившегося человека, или фырканье лошади… А иногда вдруг все останавливаются. Тогда неожиданно наступаешь на чей-то невидимый сапог, или внезапно стегает по лицу хвост невидимой лошади… В такие моменты неизвестно чем вызванных остановок невольная жуть охватывает всю толпу… Нервно чиркаются зажигалки, освещая встревоженные лица соседей… И снова идем вперед.
Несмотря на внешний беспорядок и безначалие, паники все же не происходило. Начальство предусмотрительно распространило слух, будто Кутепов поставил на горах перед Севастополем артиллерию, которая будет нас защищать до окончания эвакуации, и хотя в действительности никакой артиллерии поставлено не было и большевики, если бы поспешили, могли бы без сопротивления захватить Севастополь, толпа была субъективно уверена в своей безопасности и возможность паники была предотвращена. А на всех перекрестках нашего пути стояли офицеры разных частей, перехватывавшие своих однополчан и направлявшие их к размешенным во всех бухтах севастопольского порта пароходам.
Когда говорят, что какая-либо военная эвакуация прошла в порядке, нужно это выражение понимать условно, ибо при всякой эвакуации, происходящей под натиском войск противника, всегда есть люди, или группы людей, впадающие в панику и вносящие беспорядок, есть отставшие и запоздавшие, есть, наконец, преступный элемент, пользующийся ослаблением власти и совершающий грабежи и насилия.
При эвакуации Севастополя все это, конечно, было. Но все же нельзя не удивляться относительной организованности и порядку, каких удалось достичь генералу Врангелю при эвакуации Севастополя. Не было ничего похожего на те безобразия, о которых рассказывали очевидцы новороссийской и одесской эвакуаций.
Во втором часу ночи мы наконец дошли до Севастополя. Улицы его были пусты и темны, и только пламя горевших военных складов освещало нам дорогу.
Предполагая, что пушки Кутепова охраняют нас на Мекензиевых горах и что эвакуация продолжится еще дня два, наша компания разбрелась в поисках ночлега: я со своими детьми и с В. Н. Андрусовой отправился к знакомым, а остальные пошли в севастопольскую городскую управу, где мы с Арбузовым всегда ночевали при наших поездках в Севастополь.
Усталые от утомительного путешествия и пережитых волнений, мы надеялись отдохнуть и выспаться, но полученные нами от знакомых сведения нас не на шутку встревожили: оказалось, что все подлежавшие эвакуации военные и штатские севастопольцы уже находятся на судах, сам же Врангель хотя еще в Севастополе, но уже переехал из своего дворца в гостиницу Киста у Графской пристани с тем, чтобы утром, последним, съехать на пароход. Такие вести не располагали ко сну. Мы решили не раздеваться, но к утру усталость все-таки взяла свое, и мы задремали.
