Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Около 4 часов после обеда около меня разорвалась граната. Вся правая часть тела была обожжена; правый глаз перестал видеть; рот полный земли и невыносимая боль в ступне. Другим глазом я увидел, что полступни оторвано, и нижняя часть длинной кавалерийской шинели капитана Скоблина залита моей кровью.
Я начал страшно кричать, и полковник Неженцев, оторвавшись от бинокля, грубо мне приказал «не мешать ему»… Я пополз в другую яму, находившуюся сзади, Там мне стянули ногу проволокой над коленом, дабы остановить кровотечение, и свернули сигарку, которая тряслась в моих руках.
Через 15 минут полк перешел в контратаку. Из ямы выскочил высокий полковник Неженцев с «стейером» в руке. Опять разрыв большевистских гранат, тучи пыли закрыли все, а через несколько минут принесли мертвое тело полковника Неженцева с застывшим и побелевшим лицом.
Я пролежал в яме до 12 часов ночи, меня трясла лихорадка; потом меня перенесли на подводу и привезли на ферму, ставшую местом смерти генерала Корнилова. Мне перевязали ногу и положили на дворе, где я пролежал до утра. Позже меня и других раненых повезли в Елизаветинскую станицу. Это было 30 марта (12 апреля) – третий день боя.
Но дорогой я заснул и очнулся в какой-то пустой хате. Я весь горел, нога ужасно болела. Я пополз через двери на улицу и начал кричать. Прибежали какие-то казачки, и одна из них побежала куда-то. Пришел доктор с санитарами, и меня привезли к какому-то сараю, который служит как операционный зал. На меня наложили маску с хлороформом, и я исчез в бесконечности.
Пришел я в себя ночью на соломе в большой комнате, где лежало нас человек 15. Я, капитан Вендт и доброволец Муравьев лежали около печки в последнем ряду. Вещи мои были утеряны. Я лежал в гимнастерке с погонами, без штанов, в разорванных кальсонах, около головы лежал мой единственный ботинок.
Капитан Вендт лежал с тяжело раздробленной бедренной костью, а доброволец Муравьев с простреленной ногой и пробором, сделанным пулей на голове. Пришла сестра и дала мне порошок. Я впал в полудремотное состояние. Начинало светать, наступало 1 (14) апреля.
Вдруг вбежала сестра, что-то сказала, и все начали возбужденно разговаривать… «Что, что такое?» – спрашиваю я. Доброволец Муравьев, 16 лет юноша, ученик Ростовской гимназии, начал плакать, как маленький ребенок. Сквозь слезы я только услышал: «Генерал Корнилов убит… нас бросили…»
Три сестры срезывали всем погоны и забирали другие знаки отличия. Мой мозг напряженно работал. Потом была жуткая и длительная тишина. Вот, наконец, «они» здесь – входят красные кавалеристы, авангард армии Сорокина. Идут по рядам раненых. Страшные ругательства. Впереди командир в офицерских штанах и гимнастерке: «Сволочи, я тоже бывший офицер, но я иду с народом».
Начинается отбирание ценной одежды и вещей. Мой ботинок не дает им покоя – все спрашивают, где другой. «Эх, жалко – нет пары», – говорит хозяйственно один бородач. Сняли с пальца бриллиантовое кольцо, а с шеи сорвали нательный крест.
Проходят без перерыва части, после обеда входит сам Сорокин, с набором исключительно красивого оружия на черкеске. Черная бородка и зеленоватые глаза. Он бывший сотник Кубанского казачьего войска.
Опять вечер и ночь, меня изматывает горячка и жажда. На другое утро вдруг все исчезают куда-то, и мы лежим сами. Томительная тишина – в висках стучит… Вдруг открываются двери и вбегают ловкие матросы карательного отряда с карабинами в руках и начинают стрелять в лежащих людей…
Штукатурка покрылась кровью, и комната наполнилась пылью. Мне стало страшно холодно. Кого-то рубили шашкой – нечеловеческий крик. Вот приближаются к нам… Влетает молодой матрос, что-то кричит – стрельба прекращается… «Сколько осталось?» Только мы трое. «Перенести».
Нас несут по коридору и приносят в совершенно пустую комнату, приносят и из других комнат. Молодой матрос пересчитывает! 32. «Этих четырех с краю застрелить!» Выбегает матрос и 4 раза стреляет. Эти 4 трупа выбрасываются через окно… Мы 28 останемся одни из 252. Тишина и молчание…
Кладут нас на подводы по 2 человека и везут в Екатеринодар той же дорогой, которой мы наступали. По обеим сторонам масса трупов.
Ввозят в город, который уже знает о предстоящем прибытии первых белых пленных, город, переживший 5 дней боев и наполненный большевиками. Толпа бежит за нами, улюлюкает и ругается. Подводы временами останавливаются, и нас обступает толпа. К капитану Вендту подходит матрос и нажимает ладонью на рану, спрашивая: «Болит?» Ко мне наклоняется какая-то старуха, долго собирает запас слюны и плюет мне в лицо…
Вдруг крики и возбуждение – ведут коня, к хвосту которого привязан труп генерала Корнилова. Все кажется бесконечным, и эти страдания. В толпе не вижу ни одного сочувствующего лица – одна ненависть и злорадство. Никогда, никогда из чувства ненависти, и только ненависти, не родилось ничего положительного! Казалось – весь мир наполнен одним злом!
К вечеру нас подвезли к атаманскому дворцу; какой-то великан на двух костылях с раненой ногой приблизился ко мне. «Откуда?» – деловито спросил он. «Из Москвы», – говорю.
Один костыль подымается, и я теряю сознание. Прихожу в себя в темнете; голова болит нестерпимо, страшно лихорадит, рубашки нет – лежу только в кальсонах. Подводы составлены вместе, кругом часовые.
Утром нас разместили в духовной семинарии, а через месяц перевезли в Мариинский институт, где я перенес две тяжелые операции. Каждый день допросы каких-то бесконечных комиссий. Раз пришла какая-то знаменитая партизанша – на золотом поясе парабеллум. Часто навещал начальник Чека Выгриянов. Жизнь наша все время висела на волоске. Охранял нас в Чека есаул Донского войска Бороздин, попавший в разъезде в плен на поле боя под Екатеринодаром, бежавший и поступивший в Чека.
В Екатеринодаре работала наша тайная организация, которая нам помогала. Сестры шли к нам работать и помогали нам. Между ними была М. А. Колюбакина-Полевская, ныне проживающая в Лос-Анджелесе. Был образован тайный дамский комитет. 15 (28) июля я и ряд других были освобождены по подложному ордеру. Меня привезли в квартиру М. П. Т., очень известной дамы в Екатеринодаре, где я провел последние две с половиной недели плена. Ухаживал за мной доктор Кайзеров, ныне живущий в Сан-Франциско.
3 августа 1918 года, мы, дожившие 19 человек (9 умерло), были освобождены. Часть нас, которые были в тюрьме на
