Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Очнулся я от какого-то покачивания то вверх, то вниз. Открываю глаза и как бы в тумане начинаю видеть неясные фигуры. Потом осознаю, что я лежу на простыне и эти белые фигуры, держа простыню за углы, то поднимают ее, то опускают. Приходя все более и более в себя, я вдруг в этих белых фигурах узнал тех милых девушек-институток Донского института. Им кто-то сказал, что меня, тяжело раненного, привезли в госпиталь, и они сразу же установили дежурства у моей постели.
Потом они мне рассказали, что я настолько ослабел, что доктора не решались делать мне операцию. Сперва надо было меня подкормить и по возможности вернуть силы. Мыться я сам не мог, поэтому они меня таким оригинальным способом купали. Когда после операции доктор прописал мне вино, то на столике у моей кровати всегда стояло несколько бутылок чудного цымлянского вина. Я охотно делился этим вином с ранеными моей палаты. Наконец, доктора прописали мне прогулки на свежем воздухе, и эти милые девицы каждый день выносили меня на носилках в сад.
Не знаю, чей это был сад – то ли госпиталя, то ли чей-нибудь частный. С каждым днем я становился все крепче и крепче и уже без посторонней помощи передвигался по палате госпиталя. К середине мая я настолько окреп, что доктора решили меня перевести в лазарет госпожи Чертковой для выздоравливающих. Этот лазарет находился недалеко от Новочеркасского собора. Помню, как я, прихрамывая, с палочкой участвовал в траурном шествии при погребении безвременно погибшего героя Добровольческой армии генерала Маркова. К концу июня моя рана перестала кровоточить и я начал подумывать о возвращении в свою часть.
Этим закончился мой Первый поход. По Новочеркасску поползли слухи, что наша армия пополнилась и готовится к своему Второму походу. Чувствуя себя уже в силе, я выписался из лазарета и к началу Второго похода явился в штаб моего родного Корниловского полка.
Б. Турчанинов[259]
Скорбные тени[260]
Зима 1918 года
«…26 февраля, после перехода железнодорожной линии у станции Ново-Леушковская, мы вынуждены были двигаться ускоренным маршем, ускоряя шаг, порой почти бегом, чтобы выйти из сферы артиллерийского огня большевистских бронепоездов. В таком напряжении прошли шестьдесят верст. К вечеру заняли станицу Старо-Леушковскую, сразу нам, сестрам, надо было перевязывать растертые ноги добровольцев. К счастью, раненых в роте не было.
Наш командир второй роты князь Чичуа – грузин, храбрый офицер и милый, внимательный человек, устраивал нас, сестер, по возможности в лучшей хате, всегда на очень короткий отдых, и следил, чтобы у нас была какая-нибудь еда и сравнительные удобства.
В этот вечер в казачьей хате оказался граммофон, и вот вместо того, чтобы лечь скорее отдыхать, поставили пластинки с вальсами.
Все было забыто, наши офицеры галантно пригласили меня и Таню[261] (убита под Корочей), как единственных дам, и все мы, босые из-за растертых ног, закружились в вальсе. Ведь нам тогда было по 17–18 лет, а нашим кавалерам по 20–25.
На следующий день после выхода из станицы первой пулей, залетевшей издалека, еще до начала боя бедный князь был убит. Долго мы не могли понять, отчего он упал, не было видно крови, не было раны. Только позже увидели маленькую ранку под рукой. Он вел своего коня за уздечку и держал руку вверх. Пуля попала в сердце.»
(Отрывок из письма сестры милосердия Корниловского Ударного полка В. С. Левитовой[262]. 8.7.70.)
Пути Господни неисповедимы. Какой фатальный случай! А подумать, вспомнить, да разве в те времена Содома и Гоморры на Святой Руси не было тысяч, десятков тысяч случаев, не менее фатальных, но все забывается, и уже почти некому вспомнить, рассказать о том, что должно стать незабываемым.
Убаюкивающий стук колес и покачивание вагона убегающего вдаль поезда располагало к задумчивой дреме, виды гор, покрытых лесом, правда не похожих на те, как там, все же воскрешали видения давным-давно ушедших лет. Видны и здесь парящие орлы, но не те, не такие, как те там, тогда… Меняются виды, проносятся маленькие станции, бегут телеграфные провода, то опускаясь, то возвышаясь, все монотоннее стучат колеса…
И вот… вся в белоснежном, спутница нашей жизни Греза своей волшебной палочкой приподняла тончайшую завесу, всю сотканную из предутреннего тумана, и все, что было, как на цветном экране, явилось вновь перед уставшими, закрытыми глазами: голоса, звуки старенького пианино, нежный запах роз, смех и слезы – вдруг стало явью в тяжелом сне.
* * *
25 февраля 1918 года в 10 часов вечера части Добровольческой армии выступили из станицы Незамаевской. Предстояло перейти железнодорожную линию в районе Ново-Леушковской, между станциями Сосыка и Тихорецкая. По колоннам передано: не курить, не разговаривать, соблюдать абсолютную тишину. Марш будет ускоренный. Есть угроза со стороны красных бронепоездов.
Корниловский полк имеет задачу занять станцию Ново-Леушковскую и обеспечить переход армии через железнодорожную линию. Командир второй роты Корниловского Ударного полка штабс-капитан князь Георгий Чичуа шел сбоку головного взвода своей роты, ведя за уздечку своего верхового коня. На протяжении всего похода от самого Ростова князь делил все тяготы похода со своей ротой и редко садился на коня.
Две сестры милосердия его роты – Варя Васильева и Таня Куделькова[263] – были также предметом его забот. Варе он приказал, несмотря на ее протесты, сесть на патронную двуколку, а Тане приказал быть на санитарной повозке с вожжами в руках, а санитару приказал идти сбоку. Он был уверен, что девушки на быстром марше за ротой не поспеют. Кроме того, глядя на трудности походной жизни, ему было жаль их, тем более что Варя до некоторой степени своими манерами, душевной простотой и наивностью напоминала ему его невесту – там, в далекой Грузии.
Несмотря на быстрое движение, железнодорожную линию все же перешли уже при полном свете восходящего зимнего солнца. С обеих сторон пути были подорваны, и красные бронепоезда посылали свои снаряды с довольно большой дистанции, не причиняя вреда. После полудня 26 февраля части Добровольческой армии втянулись в станицу Старо-Леушковскую, в десяти верстах от железной дороги. Была объявлена дневка. Сестры сразу принялись за перевязку раненых в прежних боях и
