Лев Хургес - Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

После войны и до самой смерти Джугашвили махровым цветком у нас распускался антисемитизм: закрыли в Москве еврейскую газету «Дер Эмэс» («Правда»), разгромили Еврейский театр в Москве на Малой Бронной, где-то в Белоруссии убили Михоэлса. Начались гонения против евреев-писателей. В прессе печатались издевательские статьи, раскрывались их псевдонимы. Апогея эта кампания достигла к моменту смерти Джугашвили («Дело людоедов-врачей»). Ходили слухи о том, что наподобие аналогичных акций, предстоит массовое выселение всех евреев на Дальний Восток, где, якобы, для этих целей уже построены целые барачные города.

Но все это было несколько позже, а сейчас, в начале 1946 года, «бутон» этого зловещего цветка еще только набухал. Причем все это происходило не только в Москве, а еще в более сильной форме и на Украине, где такие веяния многим оказывались весьма по душе, уж больно много там оставалось бывших фашистских полицаев и прочей сволочи, сумевшей как-то укрыться от правосудия. Мы в лагере этого не ощущали, но Дикштейн как-то получил письмо от жены из Одессы: понимая, что прямо писать о таком неофициальном веянии нельзя, она написала иносказательно: после обычных фраз о родных и знакомых, она сообщала: «А теперь тебя, Ефим, наверно, интересует музыкальная жизнь Одессы: так вот, в репертуаре нашего оперного театра, произошли изменения: опера “Аида” больше не ставится, ее полностью заменили на “Иван Сусанин” и “Наталка-Полтавка”». «Аид» – на идиш обозначает еврей, и эту фразу следует понимать так, что в Одессе евреев начинают преследовать, снимают со всех руководящих постов и вместо них назначают русских и украинцев. Это письмо расстроило и меня: к этому времени появились первые ласточки «особых распоряжений», но приходили они индивидуально, только отдельным людям, а не всем и в массовом порядке. Если эти веяния коснутся еще и нашего ведомства, то дело швах.

Вадим Львович Волков: бывший зэк из контриков, почему-то был освобожден сразу же по окончании своего календарного срока, незадолго до конца войны, без оставления до «особого распоряжения». Из семьи старых интеллигентов, очень культурный человек, тонкий музыкант и прекрасный, до ювелирного совершенства, часовой мастер. После войны появилось на базарах множество трофейных часов, и часовой бизнес получил широкое распространение. Оказалось, по рассказам Волкова, купить по дешевке хорошие часы было довольно сложно. Стоило появиться на базаре какому-нибудь демобилизованному военному, со стоящими часами, как его тут же окружали члены подпольного синдиката, который имелся даже в Рыбинске, и начинали хаять товар. Волей-неволей, так как синдикатчики отпугивали обычных покупателей, часы переходили в их руки, а затем они их перепродавали уже по настоящей цене. Торговал синдикат и дешевыми часами, но это были самые бросовые механизмы, пересаженные в красивые корпуса, а зачастую утерянные агатовые камни мастера вроде Волкова заменяли кусочками парафина. Такие часы в момент продажи исправно шли и даже со звоном, но часа через два, максимум три, останавливались уже дома у покупателя, причем навсегда. И вот от этого часового бизнеса Вадим Львович, помимо заработка контролера ОТК на мехзаводе, что ему было необходимо для крыши, имел кой-какую копейку.

Вскоре к нам в ОТК поступил новичок-солдатик – Коля Кузнецов: на войну он был взят с того же мехзавода. Прошел от Москвы до Берлина. Всю войну провел в полковой и дивизионной разведках. О его храбрости свидетельствовали награды: два Ордена Славы, два Боевого Красного Знамени, три Красных Звезды, не считая медалей, как орденских, так и памятных. Все это достаточно красноречиво говорило о славных боевых действиях этого скромного сержанта. К тому же он был на редкость честным и порядочным человеком. К нам, зэкам-контрикам, относился сочувственно и всегда старался помочь. Когда однажды ко мне из Москвы приезжала сестра, Коля, несмотря на март месяц, уступил ей свою комнату, а сам спал в нетопленом коридоре. Вот такой это был человек!

Кондратий Федорович Пацук: зэк-контрик, мастер литейного цеха. Потомственный литейщик. И дед его, и отец всю жизнь проработали в литейках серого чугуна. По их стопам пошел и Кондрат с самых детских лет. Выражаясь по-авиационному, Кондратий Федорович был божьей милостью литейщик. Правда, не любил он серийного литья по мелочам, все эти канализационные колена, тройники и прочее, но уж когда дело касалось отливки какой-нибудь многотонной сложной станины, то тут Пацук был на высоте, сам лично следил за формовкой, не стесняясь нерадивым и леща влепить, а уж заливка никогда без него не обходилась. Стоит как бог и командует крановщиками и заливщиками. В руке у него всегда палка с длинным гвоздем на конце. Пацук чувствует, где в форме может скопиться воздух и если ему не дать вовремя выхода, он прорвет форму и тогда прощай, отливка, а этого его рабочая честь, несмотря на то что он бесправный зэк, допустить не может.

Был однажды в его практике и казус: по недосмотру то ли модельщиков, то ли формовщиков не сделали в одном месте сложной, многотонной формы отливки выпор – отверстие для выхода воздуха в одном из тупиков формы. При заливке чугуном, это место начало пучиться. Никто, кроме многоопытного Пацука, этого не заметил. Тут же кинулся он со своей палкой, проткнул скип и на мгновение открыл рот, крича заливщикам, чтобы они уменьшили струю металла. Но было уже поздно: как только Пацук кольнул в скип, оттуда, вместе с горячим воздухом, вырвался и фонтанчик металла. И надо же было случиться, что одна капля попала Пацуку прямо в открытый рот: поперхнувшись криком, он как-то по-мышиному запищал. К счастью, металла в этой капле оказалось немного, с небольшую горошину, и кроме несильного ожога языка, никакого вреда она Пацуку не нанесла. Но урок мы все получили: смотреть в оба за формовкой и перед заливкой лично проверять наличие выпоров по чертежам.

Вскоре произошел инцидент, который поднял авторитет Пацука на еще большую высоту. На завод поступил очень серьезный заказ для нужд оборонной промышленности. Какому-то совершенно секретному предприятию в Сибири понадобилась массивная чугунная контрольная плита, обработанная по самому высокому классу точности. Сама по себе работа была не из очень сложных: плита должна была быть метров двенадцать в ширину, восемь в длину и около двух в толщину, безо всяких пустот внутри. Материал – серый чугун. Отливали ее в нашем цехе. Формовка не отняла много времени, но для заливки потребовалось одновременно столько чугуна, что наши мостовые краны не смогли бы своевременно обеспечить его доставку к месту заливки. Заказ был экстраважный, пришлось на несколько дней остановить текущую работу цеха и смонтировать, дополнительно к трем имевшимся, еще два временных мостовых крана. Наконец, все для заливки плиты было готово, и Пацук принял на себя командование. Заливка прошла блестяще: ни на секунду не прерывались струи жидкого металла, ни один ковш не опорожнялся более чем на 45–50 % при норме 60–70 %. На полную мощность работали наши вагранки и с лихвой обеспечивали требуемое количество высококачественного чугуна. К утру заливка была закончена, и все ушли на отдых.