Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Во всяком случае, твои письма и особенно сведение, что ты начинаешь получать мои, сняли с моей души страшную тяжесть; теперь, надеюсь, ход писем наладится и ты начнешь получать мои – а я твои – более или менее регулярно.

Я 11-й день нахожусь на отдыхе, и мы все понемногу приводим себя в порядок.

Получил твою справку и нахожу, что 14,3 гораздо ближе к 16, чем к 11; во всяком случае наш скромный бюджет я нахожу достаточно приличным. Все это ценность имеет, конечно, самую плачевную, но это горе общенародное, и нам со своим соваться не стоит. Завтра в Петроград едет адъютант одного из моих полков, и я с ним посылаю письмо папе с мамой; ему же даю опустить где-либо в тылу и письмо к тебе. Это – уже третий офицер, с которым я пишу папе с мамой письмо, а от них все никак не могу получить ни строчки.

Я тебе писал об удачах своей дивизии; помнишь, в сведениях из Ставки о переправе через Збруч партии разведчиков в тыл противнику и о криках немцев «казаки идут»? Это опять-таки моя дивизия, но дело было немножко иначе. Была большая партия (участвовал и Осип), она переправилась через Збруч, но кричали не немцы, а я своим приказал в момент атаки кричать «Kosaken kommen», чтобы увеличить переполох. Результаты были прекрасные, и немцы с восточного берега бросились бежать на западный. Я тебе, кажется, писал, что за последние бои я представлен в ген[ерал]-лейтенанты и в кандидаты на корпус. При мысли о корпусе я ловлю себя на той мысли, что я был бы и рад, и не рад этому; теперь все так неустойчиво и так капризно, что рад бываешь всякому более или менее прочному месту. Как правило, быстрые движения вверх вызывают и быстрые падения вниз; довольно вспомнить Гутора или Черемисова: куда и как они взлетели, а где они теперь? Моя дивизия хоть и не Бог весть что (особенно ужасна ее бедная организация – ни оркестров, ни экипажей – ничего), но она в некотором отношении мое детище, ко мне привыкли, и я сижу хоть и у разбитого корыта, но оно мое и прочнее изб и дворцов.

Сейчас я поочередно посещаю полки и ужинаю с офицерами. Как прошло время у Шепеля, я тебе уже писал; у другого командира вышло помпезнее – собраны были люди, я здоровался и говорил короткое слово, но ужин вышел суше – песни, напр[имер], как-то не наладились. В общем же, офицерство, немного легче вздохнувшее и почувствовавшее намек на порядок и дисциплину, оставляет спокойное и славное впечатление.

Из списка дивизий увидел, что Людкевич сделан в той же дивизии бригадным, а полковые командиры все новые. Так быстро все теперь меняется – люди в месяц проживают и переживают то, что раньше не могли бы пережить и в год. О получении мною Георгия III я Сергею Ивановичу ничего не написал, хотя это его сильно бы обрадовало; как-то посовестился, чтобы не напроситься на подарок с его стороны.

Я тебе писал, что прошел мимо 64-й дивизии и кое-кого видел; меня помнят и говорят, что дивизия теперь стала совсем иною и с 15 ноября у нее никаких дел не было. Я иногда предаюсь думам, как бы она пережила кризис, если бы я оставался ее начальником, и удалось бы мне предупредить некоторые эксцессы, вроде убийства подп[оручика] Котова, получившего Георгия за 15 ноября? Может быть, чего-либо и достиг, но мог бы, принимая все слишком к сердцу (на чужой для меня дивизии я все пережил много легче), и рвануть, зарваться и… пойти дорогой Котова. Твои вырезки, как всегда, очень интересны. Давай, моя славная, твои глазки и губки, и наших малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Целуй Алешу, Нюню, мальчиков. А.

Только что получил предложение быть начальником штаба 1-й армии. Сейчас отвечаю согласием. Вопрос только, дойдет ли до меня место. А.

Дорогая женушка!

Немного приболел и потому 3–4 дня тебе не писал. Сейчас как будто немного лучше, и хотя голова все болит, я могу тебе черкнуть пару слов. Позавчера я послал тебе 700 руб., из которых 66 принадлежат Осипу. Месяц тому назад я посылал тебе 440 руб., но возвратившийся офицер сказал мне, что его обокрали и что поэтому послать деньги он не мог; теперь я прибавил еще 260 руб. и посылаю 700; я уже имею квитанцию об их отправке. Но забыл сказать, что же со мною: расстройство (сильное) желудка, головная боль и лихорадочное состояние… температура была невысокая, а сегодня утром уже нормальная, но пониженная. Что-либо вроде ифлюенцы или гастрита. Получаю твои письма пачками, одно было уже от 22.VII, с хорошим настроением. Сегодня прибыли от 7.VII с письмами сыновей. Кирилка чуть ни с гордостью заявляет, что он тебя довел до слез, у Генюши дело идет несколько глубже, но едва ли также далеко от детского каприза. Буду им писать. Генюшу надо держать на том, что теперь время такое, что много выбирать не приходится и надо ценить тот уголок, который дала судьба и где есть приют. Мой дом на отдыхе, и я стараюсь использовать время для восполнения некоторых пробелов. Я тебе писал, что 31.VII мне был предложен штаб первой армии (место, равное корпусному командиру), я дал согласие, но до сих пор нет ответа.

Я так привык к предложениям, что жду спокойно, хотя начинаю думать, что это едва ли состоится; в случае утвердительном буду тебе телеграфировать.

Болезнь меня несколько выбила из колеи; у меня, напр[имер], сегодня и завтра организуется хорошая служба в церкви, но сегодня я уже побоялся пойти, опасаясь, что закружится голова. Посмотрю, что будет завтра. А вот тебе из наших, увы, фактов. Солдат, которого называли по ошибке большевиком, но который просто грубо-откровенный человек, разговорился со своим бат[альонным] командиром и дословно сказал ему следующее: «У нас ни у кого нет совести, ни у меня, который прямо говорит, что не хочет воевать, ни у других, которые по своей подлости и хитрости виляют языками. Конечно, я ушел бы в Петроград, где рабочий зарабатывает 700 руб., а солдат разной продажей и 900 руб. в месяц, да меня останавливает только то, что меня как дезертира расстреляют. Будет над нами палка – будет у нас и совесть. А вы, г[осподи]н поручик, если у вас есть настоящая власть, вы приказывайте, а мы будем исполнять, а если власти у вас нету, то вы понапрасну и не мучайтесь: все равно ничего не выйдет».

Вот грозный лик той солдатской психики, которая если и не вылезает у многих наружу, а только у смелых или наглых единиц, то в глубине-то теплится вероятно у многих. Если бы это себе ясно представляли руководители судеб! Забываю все черкнуть тебе о деле. Я думаю, что тебе надо оставаться в Острогожске, Геню отдавать в 3-й класс гимназии, а Кирилку пока в приготовительный класс. Ехать в Петроград и думать нечего, 1) потому что из него усиленно эвакуируют население – и все же ему грозит голод, а 2) раз Учредит[ельное] собрание переносится на будущий год, в Петрограде все будет оставаться по-старому. Жить тебе там при такой обстановке нельзя: можно изуродовать психически себя и детей. Кроме же Острогожска куда же тебе деться? Некуда. Есть некоторое возражение со стороны Тоника и Мити, но в этом отношении, мне думается, есть и своя положительная сторона; что касается до Алеши с Нюней, то на них я больше рассчитываю и за их отношение к нам я более спокоен, чем за кого-либо другого. В крайнем случае, если атмосфера может сгуститься, можно спроектировать и отдельное хозяйство… Напиши мне по этому поводу. Получил твой бюджет в двух версиях: по-французски 14,3 т. + 3,4 т., а по-английски 16,3 т.+ 1 т. или более… Я думаю, ты говоришь об одной сумме, но бухгалтерию применяешь разную.