София Шуазель-Гуфье - Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

ГЛАВА VIII

Император Александр оставляет свою армию. Возвращение его в С.-Петербург

Потеряв надежду водворить в своем государстве мир, твердый в сознании исполняемого долга, полный религиозной веры в помощь и поддержку Провидения, император Александр покинул свою главную квартиру в Свенцянах и отправился в Москву. Прибытие государя в первую столицу его империи, его присутствие, его речи, приказы вызывали общий энтузиазм и умиление среди патриотически настроенного дворянства и русского народа, столь религиозного и патриархального. Однажды, когда император обедал у графини Орловой, огромная толпа теснилась вокруг дворца и садов, жадно стремясь увидеть обожаемого государя. Чтобы удовлетворить этому естественному желанию, графиня Орлова тотчас велела снять все решетки сада, чтобы открыть свободный доступ народу, который в пылу радости и любви здесь же поклялся перед небом, что он посвятит Александру свои силы, свою жизнь и все, чем он владел. Клятву эту он свято сдержал, и пылающая Москва подтвердила ее! Как все это должно было тронуть чувствительное сердце Александра! И сколько величия проявляется в этих непроизвольных движениях народа, — движениях, которых нельзя ни подделать, ни искусственно вызвать! Движения эти встречаются лишь среди народов, нравы которых еще не удалились от природы и еще проникнуты религиозностью; среди народов, которые привыкли видеть в своем государе образ обожаемого Бога и которые основывают надежды на будущее счастье на чувствах верноподданнического повиновения и верности. Как прекрасна конституция, покоящаяся на вере и на небесных наградах! Чем можно заменить ее? Для этого прежде всего пришлось бы исказить основные черты русской нации. Повторяю, трогательное зрелище этих сцен любви и чувствительности между государем и его подданными не встречается среди легкомысленных и чувственных наций, давно развращенных привычками роскоши, праздности, изнеженности, эгоизма и алчности.

Император Александр недолго пробыл в Москве. Передав командование над войсками генералу Барклаю де Толли, он вернулся в Петербург. Этот мудрый и осторожный государь чувствовал, как полезно будет его присутствие и пример его твердости в столице и во дворце при данных опасных обстоятельствах. Наполеон уехал из Вильны и сосредоточил все свои усилия, чтобы настигнуть неприятеля, который постоянно ускользал от него, благодаря плану мудро рассчитанному и задуманному, как говорят, шведским наследным принцем.

Хорошо знакомый с военным гением Наполеона, побуждавшим его быстро кончать кампании посредством решительных действий, Бернадот, как уверяют, посоветовал русскому императору не рисковать вступать в битву с этим великим победителем на поле сражения, но, наоборот, посредством симулированного отступления, заманить его в глубь русских степей. Между тем Петербург и Москва были лозунгом французского солдата. Последний, легкомысленный и беспечный, не озабоченный исходом кампании, спокойно спрашивал дорогу, считая тот и другой богатый город целью, славным завершением длинного, трудного похода.

Удивленный упорным отступлением русских, Наполеон произнес в Смоленске следующие знаменательные слова: «Уж не хочет ли мой брат Александр заставить меня разыграть роль Карла XII?»

Если он это предчувствовал, почему же он не остановился? Но непобедимая гордость, наоборот, побудила его отбросить все убеждения короля Неаполитанского и князя Понятовского, предлагавших ему остановиться на зиму в Смоленске и идти на Волынь и Украину. Но Наполеон был во власти

«… Духа безумия и заблуждения,Рокового предвестника падения царей».

И Провидение уже наметило течение его судеб.

ГЛАВА IX

Паника в С.-Петербурге. Герцог Бассано в Вильне. Отступление французов

Я не стану подробно останавливаться на этой кампании, столько раз описанной талантливыми писателями.

Движение французских войск, направлявшихся, по-видимому, на Петербург, вызвало в этом городе всеобщую необычайную тревогу. Все хотели уехать, — удалиться в глубь России. Спешили укладывать драгоценности. Императрица-мать, женщина смелая, с сильным характером, боясь не за себя, а за юных и нежных созданий, которых она окружала истинно материнскими попечениями, тоже хотела покинуть Петербург и увезти с собой молодых девиц, воспитывавшихся в многочисленных учреждениях, основанных и направляемых ее благодетельными заботами. Император Александр с полным основанием боялся, что отъезд императрицы окончательно перепугает население; и он с почтительной твердостью сказал своей матери: «Ваше Величество! Я, как сын, умолял Вас остаться, — теперь я, как император, требую, чтоб Вы остались».

Скрыв жестокую печаль в глубине своего сердца, Александр сохранял по внешности безмятежное спокойствие и публично объявил, что он покинет Петербург последним. Это осторожное поведение достигло желанных результатов, и вскоре спокойствие восстановилось во всех слоях общества.

После отъезда Наполеона в Литве приступили к рекрутскому набору, к формированию полков. Один из моих братьев был назначен полковником в пехоту, а старший за свой счет образовал отряд конной артиллерии. Но, по отсутствию средств, вооружение подвигалось очень медленно, и Наполеон из своей главной квартиры писал герцогу Бассано: «Я получил в Литве значительное подкрепление. Огинский прибыл с двенадцатью солдатами новой гвардии».

Французы, оставшиеся в Вильне с дипломатическим корпусом, все горячо желали счастливого заключения войны. Я помню, что герцог Бассано, — внимательное и благожелательное отношение которого к моему отцу и ко мне я с удовольствием вспоминаю, — объявил мне однажды, что генерал Кутузов назначен главнокомандующим русской армией: при этом он сказал мне: «Надо надеяться, что мы вскоре заключим мир, ибо г-н Кутузов имеет талант проигрывать битвы».

Политику, по-видимому, не принимали в расчет, а между тем разве она не помогает одерживать победы?

Битва под Можайском или под Москвой[7], предвещая близкое взятие Москвы, явилась в глазах всех французов верным залогом мира.

Уже герцог Бассано собирался немедленно ехать в Москву для предварительного обсуждения условий мира; и окружавшие его изящные молодые люди высшего тона, по-видимому, очень беспокоились тем, что в этой местности их ожидали сильные холода.

Наконец, мы узнали о вступлении французов в Москву, и весть эта, по обыкновению, была ознаменована молебном. Вечером у герцога Бассано были танцы. На балу я с удивлением заметила на лице этого дипломата выражение печали и тревоги, которого ничто не могло рассеять. Уже не было разговора об объявленном отъезде: по словам герцога, министр ждал новых известий; а последние касались московского пожара, — единственного, быть может, в своем роде страшного примера патриотического самопожертвования.