Лиля Энден - Изменники Родины

Анна Григорьевна была дома одна.

— Вот и дочки мои приехали! (она уже и Лену зачислила к себе в дочки). А я как чувствовала, щей свежих наварила полный котел, картошки… Садитесь обедать!..

После обеда и долгих рассказов Лена опять стала собираться домой.

— Я тебя провожу до почты, — сказала Маруся, которая никак не могла расстаться с подругой. — Может быть, письма есть от наших, а то мама все о них беспокоится.

Дощечка с надписью «почта» была прибита к дверям маленького домика напротив обгорелой коробки «Ольховского дома», где раньше помещались почта, телеграф и радиоузел, в котором до войны работала Маруся.

Подруги зашли в помещение новой почты. Там на двух сдвинутых столах навалена была большая куча писем с адресами «Липня» или «Липнинский район»; большинство из них было месячной давности; их привезли из Маркова, потом еще привозили, и все вместе сваливали на эти столы, так как разнести их по адресам было невозможно: в Липне слишком мало людей жило теперь по довоенному адресу.

В этой куче копалось человек десять.

Нашлось письмо Анне Григорьевне Маковой от ее старшей дочери Тони, но письмо это было написано еще четырнадцатого июля в Днепровске; после того сама Тоня побывала в Липне и ушла из нее, и Маруся с Леной безуспешно искали ее в Жарове; с тех пор прошло полтора месяца немецкой власти, и уже третью неделю снова была советская власть, а письмо только теперь прибыло по адресу.

— Пойдем, кажется ничего больше нет!

— Постой! Вот это письмо я возьму! — и Лена протянула руку к желтоватому конверту, на котором стоял адрес: «Днепровская область, г. Липня, Красноармейская 21, Ложкину Афанасию Титовичу».

Девушки вышли из почты и пошли на Красноармейскую, где жила Лена.

— Стой! Ведь Фруза Катковская в этом доме живет!.. Пойдем посмотрим! — и Маруся увлекла Лену на другую сторону улицы.

Они прошли мимо хорошо сохранившегося дома; в открытое окно слышались громкие пьяные голоса: «Фруза Константиновна» Катковская угощала гостей даровым спиртом.

Окно было низкое и через него подруги увидели за столом несколько человек в военной форме и среди них разряженную хозяйку.

— Тот самый корреспондент сидит за столом, — сказала Лена, ускоряя шаг.

— Тот самый? Ну, значит, эта статья — его работа!

Они свернули за угол.

— А!..Михайловна!.. Приехала?… Здравствуй, Владимировна!.. Как съездили? — приветствовал подруг сидевший на своем крыльце Титыч.

После прихода русских он почти перестал пить и со дня на день ждал приезда своей Матвеевны.

— И чего это моя Матрена запропала? — не раз ворчал он. — Пальченковы вернулись, Семеновы тоже приехали… Огурцовы приезжали — видят: хата ихняя сгорела, жить негде, они обратно в деревню подались… а моя все где-то сидит…

— Ну, Титыч, радуйтесь — вам письмо! — сказала Лена, подавая старику конверт.

— Чего пишут-то? Живы?

— Не знаю, — читайте!

— Чего ж ты, Михайловна, не поглядела?

Он разорвал конверт, вынул письмо, отнес его подальше от глаз и покачал головой.

— Не разберу!.. Читай ты, Михайловна, у тебя глаза молодые… Ничего не вижу без очков, а очки-то, видать, старуха с собой увезла: нигде их найти не могу… Читай!

Началось чтение.

… «На первых строках моего письма», — писала дочь Титыча Наталья Афанасьевна. — «спешу сообщить вам, папаша, что мы все здоровые: и я, и мама, и Леньчик, и Любочка, и шлем вам наш сердечный привет. Также привет Леночке, и Андреевне, и Кузьмичу, и Захарычу, и Паше, и Насте и всем соседям: желаем вам здоровья и всего наилучшего. Живем мы в колхозе 1-го Мая в Куйбышевской области; живем хорошо, работаем в колхозе. Живут здесь еще Коротченковы и Стригуновы, а еще из Липни тут живет Фарман еврей, что в аптеке у нас работал. Леньчик болел гриппом, но теперь поправляется»…

— Где они живут-то? В какой области? — перебил Титыч.

— В Куйбышевской.

— А далеко это Куйбышевская область?

— Далеко! На Волге.

— Ближе Москвы или дальше?

— Дальше, много дальше, раза в три…

— Чего ж их туда занесло?

— Да вот она пишет дальше: «Приехали мы сюда поездом-эшелоном из Коробова; ехали мы тогда в Дубово, к Соболихе, но нас военные повернули, сказали, что там сильно бьют, и фронт, и немцы подходят, и ехать туда нельзя, мы и поворотились, а у Коробова стали нас бомбить, и коню ногу поранили, и колесо переднее поломали, и очень мы напугались»…

— Ишь ты, напугались! — вставил реплику старик. — А как нас тут кажинный день гвоздили — это ничего?

… «А в Коробове стоял поезд-эшелон, — продолжала читать Лена. — Там наши были, Липнинские, и Мглиновские, и с Коробова три вагона прицепили, и нас взяли, потому как мы с малыми детьми… А корову мы отдали в колхоз Сталина и бумажку получили, и нам сказали, что если мы вернемся, нам корову дадут»…

— Куда-куда корову отдали? — снова перебил Титыч. — Где это колхоз Сталина?

— Если около Коробова, то это Ракитовка, — ответила Лена. — Всего у нас в районе колхозов имени Сталина целых девять, но в Коробовском сельсовете — одна Ракитовка.

— Отдадут они корову!.. Держи карман!.. Догонят и добавят!..Скоро же они приехать собираются?

… «А вчера нам передали по радио, — продолжала читать Лена. — Что освободили нашу Липню, и что теперь скоро будет наша победа, и фашистов прогонят с нашей родины за границу… Мы приедем домой, как только получим на трудодни, что заработали, а то жалко бросать, все лето работали.»

Далее опять следовали приветы и поклоны всем родным и знакомым, но Титыч уже не слушал.

— Чего они туда заехали? — ворчал он. — Когда им те трудодни отдадут? Не дождешься и до белых мух!.. Корову не пожалели, а трудодни жалеют!.. Это все Наташка: корова-то не ее, ей и не жалко, а моя дура послушала… Раз доехали до Коробова, и сидели бы себе в Коробове, или в Ракитовке в той… А то в Марково подались бы — сколько там наших было! А их понесло к черту на рога!.. Сидели бы тут, и корова была бы цела….

Вечером Титыч опять был мертвецки пьян.

В двадцатых числах сентября в Липне начались аресты среди тех, кто оставался при немцах. Одним из первых взяли Титыча: старика подвела его пьяная похвальба, что он — помощник бургомистра Розинского.

На следующий день вызвали Лену. Уполномоченный НКВД принял ее в небольшом домике со свежевставленными стеклами.

После установления личности агронома Райзо Елены Михайловны Соловьевой произошел следующий разговор:

— Вы проживали в доме Ложкина Афанасия Титовича? — задал вопрос сотрудник НКВД.

— Да!

— Вы его родственница?