Лиля Энден - Изменники Родины

— Это Фрузка Катковская боялась выйти, как бы не встретиться с немцами? — перебила Анна Григорьевна. — Хот бы уж не врала! Кто-кто, а уж Фрузка-то с немцами встречаться не боялась! К ней фельдфебель наших немцев ночевать ходил и таскал ей всякую всячину, и из-за нее с каким-то Куртом подрался… помнишь, Пауль рассказывал?… У нее каждый день гулянка была, полный бардак!.. От нее немцы не вылазили!

— Мама! Но ведь от нас тоже «немцы не вылазили»!

— По-разному можно не вылазить! У немцев на это нюх тонкий!.. А Фрузка и до войны со всеми крутилась!.. Муж ее — хороший был человек, а она беспутная баба!.. Что там еще про нее написали?

— … «Я не смогла уйти из города…»- продолжала читать Маруся. — «… потому что перед самым приходом немцев вывихнула ногу»…

— Что?!.. Ногу вывихнула?… Фрузка? Да я же ее в первый день, когда немцы пришли, видела, как она муку со склада тащила — мешок пуда на четыре!.. Я еще подумала — как она не надорвется!.. Ну, и горазда врать!

Возмущенная Анна Григорьевна ушла из комнаты.

— Мама рассердилась… это с ней редко бывает… Ну, слушай дальше: «Эти ужасные сорок пять дней показались мне целой вечностью. Но, к счастью, все это позади. Теперь у нас опять наша родная и любимая советская власть! И никогда больше фашистам не бывать в нашей родной Липне!»

— Вот так надо говорить корреспондентам!.. А ты вздумала рассказывать, как мы с немцами тары-бары разводили да песни пели… Эх ты, Аленушка!

Аленушка должна была согласиться, что действительно сваляла дурака с корреспондентом.

Обе погрузились в чтение.

Вскоре вернулась Евдокия Николаевна и сказала, что партсобрание не состоялось.

— А ведь фронт недалеко, — заметила Лена. — Смотрите, вчерашняя газета — бои на Мглинковском направлении.

— Теперь, девочки, недолго ждать! — сказала Козловская. — Наши войска направляются к Днепровску; скоро освободят всю нашу область. А там и до конца войны недалеко…

Как бы отвечая на эти слова, послышался слишком знакомый гул.

— Это немцы летят…

— Нет, нет, это наши, не беспокойтесь!

Евдокия Николаевна пристально вглядывалась в небо, стараясь убедить себя и других, что летят «наши»…

— Какие там наши!..

Четыре удара подряд заставили домик танцевать, четыре столба дыма и пыли поднялись к небу с соседних огородов…

— Вот тебе и Грюнвальд!..

Когда Лена уже в сумерках возвращалась домой, ее остановили два красноармейца.

— Гражданочка, вы не знаете, где здесь живут такие, что не отступали, а с немцами оставались?

… Не опять ли корреспонденты?…

— Ну, я была здесь при немцах, а что?

— Как бы нам спиртику разжиться?

Пролетела еще неделя.

За это время Маруся Макова и Лена Соловьева побывали в новом центре района, большом и красивом селе Маркове, куда «отступило» все Липнинское начальство.

Они виделись с начальниками и сослуживцами и восстановились на работе.

Немало пришлось им встретить сочувственных взглядов, и еще больше — косых, и все по поводу их пребывания в «немецком плену». Им разрешили вернуться домой в Липню, куда на днях собиралось перебраться и начальство; но на прощание секретарь райкома Трофимов проводил их словами:

— Если что-нибудь опять будет, не оставайтесь в Липне! Прямо в Марково приезжайте!

Видно, не было у него уверенности в окончательном освобождении Липни, зато Марково казалось крепостью, неприкосновенной для немцев.

Подруги возвращались на попутной машине по Вяземскому большаку. Туда они ехали другой дорогой, через Коробово.

Шоферу-красноармейцу Маруся сказала, что они все лето прожили в Маркове и только теперь едут в Липню.

— Все небось там у вас погорело? — сочувственно проговорил шофер. — Я в Липне был — там одни развалины.

— Нет, наш дом цел! — возразила Маруся. — Мы уже ездили смотреть…

— Ну, что ты врешь? — шепнула ей Лена, когда они уселись в кузове на каких-то ящиках.

— Надоело каждому исповедоваться: «были в плену» да «были у немца»… и смотрят на тебя тогда, как будто съесть хотят… Этот шофер, может быть, и везти-то нас не захотел бы, если бы мы ему правду сказали…

Лена ничего не ответила.

— На днях мне один капитан опять сообщил, что я «была в плену», — продолжала Маруся, усаживаясь поудобнее на прыгающей по проселочным ухабам машине. — А меня зло взяло, я ему и сказала: не «в плену», а «заграницей»!.. Ну и досталось же мне за эту «заграницу»!.. Еле от него отделалась!..

Деревни Мраковского, Ковалевского и других восточных сельсоветов, мимо которых они проезжали, были в совершенной целости и сохранности: тут стояли дома, жили люди, убирались поля — война еще до этих мест не добралась.

Но вот потянулся хорошо знакомый Лене, когда-то за ней закрепленный Молотиловский сельсовет…

Здесь вместо деревень были пожарища, вместо хат — печные трубы, сиротливо глядевшие в небо…

На самом большаке стояла до войны исключительно красивая по своему местоположению — на горах, под тенистыми старыми деревьями — деревня Климашево.

От этой деревни не осталось не только домов, но даже печных труб: они были превращены в щебенку; вся земля была перекопана траншеями и воронками, завалена железом, таким покореженным, что трудно было догадаться, чем именно первоначально было это железо; от деревьев кое-где остались расщепленные в мочалку пни…

А внизу, у самой дороги, стоял небольшой, метра три длиной, кусок забора из штакетника и запертая на маленький замок калитка; по какой неизъяснимой прихоти войны они уцелели, трудно было сказать.

Так вот он где был — фронт.

Машина миновала несколько выжженных деревень и въехала в город.

Маруся застучала кулаками по кабинке; шофер затормозил, девушки спрыгнули, поблагодарили его и пошли.

Около переулка, где находился Маковский домик, Лена хотела было проститься и идти дальше, но Маруся и слушать не стала.

— Пожалуйста, не выдумывай! Кто там тебя дожидается? Пьяный Титыч? Пожаров за это время не было; немцев нет, по хатам никто не шарит, так что твое барахло цело, никуда не денется… Идем к нам!

Анна Григорьевна была дома одна.

— Вот и дочки мои приехали! (она уже и Лену зачислила к себе в дочки). А я как чувствовала, щей свежих наварила полный котел, картошки… Садитесь обедать!..

После обеда и долгих рассказов Лена опять стала собираться домой.

— Я тебя провожу до почты, — сказала Маруся, которая никак не могла расстаться с подругой. — Может быть, письма есть от наших, а то мама все о них беспокоится.

Дощечка с надписью «почта» была прибита к дверям маленького домика напротив обгорелой коробки «Ольховского дома», где раньше помещались почта, телеграф и радиоузел, в котором до войны работала Маруся.