Александр Куманичкин - Чтобы жить

Еще какое-то время мы ведем схватку, надеясь на помощь. Но слишком неравны силы. Да и горючее на исходе. Даю команду своим выйти из боя и следовать на свой аэродром. Настроение у меня - хуже некуда. Не радует даже то, что мне удалось впервые за всю войну в одном бою сбить три вражеских самолета. Слишком дорогой ценой достается победа. Почему мы дрались в одиночестве? Где Лобанов и Павлов? Где полки, которые поднимались на помощь?

Садимся, и тут все выясняется. Оказывается, гитлеровцы упредили нас выставили сильный заслон.

И когда наши самолеты поднялись в воздух, им пришлось принять бой едва ли не над собственным аэродромом. Пробиться к нам не смог почти никто. По сути дела, в этом бою ударной силой была наша шестерка. И хотя мы сбили пять самолетов противника, радости не было: не вернулись Хорольский и Наумов.

Вдобавок ко всему при посадке я и сам чуть не разбился: у моего "лавочкина", как выяснилось позже, было пробито в бою правое колесо. Резина при выпуске шасси слетела, самолет, коснувшись земли, стал заваливаться вправо. Удержать равновесие машины мне не удалось, и в конце концов истребитель лег на правое крыло. Выключил мотор. Подбежали техники, помогли выбраться из кабины.

Злой пошел на стоянку к своим. Навстречу - хмурый Павлов.

- Что же ты, Саша, вроде вылетал, а вернулся раньше меня. Ничего не понимаю.

- И понимать нечего. Зажали нас на наборе высоты, без скорости, да так, что и пикнуть не могли. Я слышу по радио, что тебе худо. Думаю, сейчас помогу. А сверху - "мессеры", пара за парой. Как горох... Не мог я, Саня, пробиться. Только отбивался.

Он снял с головы шлемофон и с яростью бросил на землю:

- Давай закурим. Чего ж тут говорить? Все ясно.

Мы проиграли бой. Проиграли не из-за численного превосходства врага (за всю войну мы едва ли в десятке боев имели превосходство в силах) и не из-за плохой летной подготовки. Дело в том, что такой массированный налет явился для нас неожиданностью. Понеся огромные потери в предыдущих боях, фашисты действовали маленькими группами. И мы уже успокоились. И даже вылетали четверками или вшестером. По такому "шаблону" вылетели и в этот раз.

- Я не слышал Хорольского и Наумова. Не знаю, что с ними. Давай подождем, - предложил Павлову.

Мы еще долго сидели в траве на опушке леса, на границе аэродрома, но ребята так и не вернулись. Привезли обед. Есть не хотелось. Выпили по стакану компота, от остального отказались. Сидим молчим, как на похоронах. Павлов не выдержал:

- Да что же это мы, ребята, в самом деле? Себя хороним, что ли? Ну, поддали нам фрицы сегодня, так завтра мы им должок с процентами вернем! А может быть, и сегодня! Кончай обед, пошли на разбор.

Командир полка Павел Федорович Чупиков разобрал бой детальнее, чем обычно. Искали причину случившегося. Было ясно, что ни Павлов, ни Лобанов в данном случае ни при чем. Они честно исполнили свой долг. Вместе со своими ребятами они дрались умело и храбро. Но каждый бой неповторим, он требует гибкой тактики. А ее-то как раз нам сегодня и не хватило. Вот почему не радовали меня ни собственные победы, ни боевой листок, посвященный моему успеху. Ребят не вернешь. Задачу мы не выполнили, да и не могли ее выполнить при всем нашем желании: слишком неравны были силы.

Настроение было подавленное.

- Не горюй, Саня, мы еще свое возьмем, - на лице Павлова появилась улыбка. - Пошли к машинам.

Мы вернулись к экипажам. А вскоре зеленая ракета снова послала нас в бой.

Батя

Впервые я увидел его в дни боев на Курской дуге. Мы стояли тогда в Касимове. Помню, вернулся с задания, вижу: стоит незнакомый мне генерал, одетый явно не по сезону - в руках меховой шлем, на плечи наброшено кожаное пальто, под ним меховая куртка или реглан на меху - не разберешь. Но стоял июль, и такая экипировка мне запомнилась. Генерал разговаривал с комполка, а мы с ребятами стояли поодаль и невольно стали свидетелями разговора.

Резковатым голосом, с небольшим белорусским акцентом, с упором на "р-р", генерал говорил Павлу Федоровичу Чупикову:

- Четко ставьте задачу каждой группе. Создавайте все условия для организации нормального отдыха личного состава. Такая напряженная работа, как сейчас, продлится еще несколько дней. По некоторым данным, фашистская авиация после первых дней сражения выдыхается. Но и у нас потери велики. Все внимание - восстановлению техники, потрепанной в боях. Днем и ночью ремонтируйте машины. Все, что может летать, - должно летать!

Затем генерал, сопровождаемый Чупиковым, отправился к стоянке своего самолета. Я поглядел вслед высокой худой фигуре.

- Кто это?

- Начальство надо знать в лицо, - заметил Павлов. - Это Красовский.

Самолет Красовского взмыл в небо. Так состоялось мое знакомство с командующим 2-й воздушной армией генерал-лейтенантом С. А. Красовским. Впрочем, "знакомство" - это сильно сказано. Таким я увидел впервые Батю, как звала Степана Акимовича вся наша армия. Звала не случайно. Я много лет отдал авиации и знаю, если летчики кого-то зовут так, значит, этот человек завоевал всеобщее признание и - пусть не считают меня сентиментальным - любовь.

После той встречи мне неоднократно приходилось видеть командарма у нас в полку. Пожалуй, мы видели Батю даже чаще, чем комдива Ларушкина. И каждый его приезд - обстоятельное, взыскательное изучение положения дел в части. Недаром летчики любили, чуть передразнивая Батин говорок, повторять: "Батя прилетит и пройдется мокрой тра-а-пкой начальству по бр-р-у-ху!"

Красовский прилетал, вникал, наметанным глазом определял наши промахи, с интересом присматривался ко всему, что могло пригодиться в других частях армии. Память у Бати была отменная, и, пожалуй, о каждом из нас он знал больше, чем мы друг о друге...

Меня ему никто не представлял, и, естественно, я даже растерялся, когда однажды, прилетев с задания и направляясь на КП, неожиданно был им окликнут. (Я в тот момент не знал, что Батя в части, и опешил, увидев его перед собой.)

- Ну что, Куманичкин, все воюешь? - командарм в упор разглядывал меня, а я лихорадочно соображал, откуда он меня знает и почему он здесь?

- Воюю, товарищ генерал! - стараясь придать лихость голосу, ответил я.

- А как воюешь?

- Как все! - бодро ответил я. И политично добавил: - Бывает хорошо, а бывает - плохо!

- Вот это уже ерунда, - заметил Красовский. - "Как все" - это не ответ. У тебя должно быть только "хорошо"! Ясно?

- Так точно! - ответил я, хотя, признаться, не очень понял, за что меня упрекнул командарм.

- Он тебя не упрекнул, - объяснил мне Павел Федорович, когда я спросил его об этом. - Он тебя похвалил. Учти это. Просто ты в первый раз с ним разговаривал и еще не знаешь Батиной манеры.