Владимир Лапин - Цицианов

Надо сказать, что русское командование всех уровней в целом оказалось не готовым к столь неблагоприятному развитию польских событий. Воинские части были разбросаны по городкам и местечкам; сделано это было «для удобства продовольствования»: не требовалось организовывать перевозку провианта и фуража, у интендантов не болела голова по поводу сбора, учета и хранения запасов. Концентрация войск в Литве и Польше затруднялась еще тем обстоятельством, что в 1793 году край охватила сильнейшая засуха и следующей весной ощущался дефицит продовольствия, а с сеном была просто беда. Однако в условиях мятежа поротное или даже повзводное деление полков могло иметь катастрофические последствия. Во-первых, из-за отсутствия технических средств связи собрать все силы в один кулак оказывалось очень непросто.

Во-вторых, солдаты и офицеры рисковали быть перебитыми или плененными превосходящим по численности противником. Беспечность проявили и командиры некоторых частей, что позволило восставшим в первые дни добиться заметных успехов. Но концентрация войск — альфа и омега в «правильной» войне — не являлась бесспорным преимуществом, когда речь шла о народном восстании. Сбор взводов и рот под полковые знамена означал, что десятки пунктов, где ранее находился ясно видимый и грозный символ коронной власти — воинский отрад, оказывались вне зоны правительственного контроля и потому легко становились «гнездами мятежников». Кроме того, каждое передвижение войск народная молва превращала в паническое бегство, что способствовало поднятию духа повстанцев. Именно этими соображениями руководствовался, например, полковник Деев — командир пехотного батальона, располагавшегося недалеко от Вильно. В своем рапорте он указал, что не двинулся навстречу двум карабинерным полкам, шедшим из Риги, чтобы его уход не был воспринят как отступление и бунт не разросся бы до неимоверных размеров[97]. Впрочем, настроения в польском обществе тогда были различны. Если шляхтичи, представители духовного сословия были воодушевлены идеей восстановления независимой Польши, то большая часть крестьянства не особо рвалась в бой. Имеется свидетельство жителя местечка Сморгонь о том, как формировалось тамошнее ополчение. Представители революционного правительства приказали всем мещанам и селянам изготовить пики и выйти с таким вооружением навстречу русским полкам. Для того чтобы не было ослушников, в центре местечка поставили виселицу. Однако, когда правительственные войска появились, ополченцы побросали пики в огонь и разошлись по домам[98].

Цицианов оказался едва ли не единственным из генералов, не оплошавших в начале Польского восстания. На этот счет сложилось прочное мнение даже в глухой провинции. В первых числах июня 1794 года графу А.Р. Воронцову писал его знакомый Н.А. Львов из Вышнего Волочка: «В Варшаве сделался бунт; ночью по выстрелу пушки солдаты и мещанство бросились резать наших без исключения. Игельстром, Апраксин, Зубов и еще кой-кто ушли в Пруссию и спаслись с 500 человеками. В Варшаве солдат и людей барских (сторонников так называемой конфедерации, собранной в городе Баре. — В. Л.) перерезано более 3000. Фан Сухтелен и Боур взяты в полон; вся наша артиллерия, деньги и бумаги; о Бюлере и об Аше, так как и о всем министерстве (российском посольстве. — В.Л.) и слуху нет. На другой день генерал-провиантмейстер Новицкий, собрав наши войска, около города стоявшие, вошел в Варшаву, отбил 20 наших пушек и несколько денег. В тот же день в Вильне поляки окружили живущих в городе генералов, штаб- и обер-офицеров взяли в полон (сии все посажены в монастыре в Вильне), перерезав караул в 220 человек состоявший. Тут взяты генерал-майор Арсеньев, подполковник Языков, других не помню; а когда собрались на помощь войска из уезда, то нашли, что все паромы обрезаны. В Гродне генерал-майор Цицианов лучше всех сделал: он окружил город, сказал им, что видит в оном некоторое возмущение; что если против Костюшки они ополчаются, он идет с ними; но до приближения неприятеля должны они сложить оружие, или он их сожжет. И они все сдались…»[99]

Имеются и другие свидетельства, дающие основания полагать, что Цицианов в первые дни восстания был одним из немногих, кто сохранил бодрость духа. Главнокомандующий же князь Репнин, напротив, явно растерялся. Это видно из его письма И.П. Салтыкову после известия о пленении Арсеньева: «Теперь вы уже о всех, наших несчастиях известны несомненно; они, так сказать, не несчетны. Вы все еще рассчитываете на наши войска в Литве и мне пишете, что я назначен ими командовать; но их уже нет ни клочка: может быть, только куда не есть укроются, а куда — того и придумать нельзя; следовательно и распоряжаться некем и даже выручать некого. Никто еще такой армии в команду не принимал, в которой даже знать нельзя, где и самому быть»[100]. Однако постепенно Репнин успокоился и стал отдавать разумные распоряжения. Он справедливо полагал, что для борьбы с польскими инсургентами обычная тактика малопригодна. На «малую» войну, развернутую поляками, по его мнению, следовало отвечать быстрыми действиями, а не сложными эволюциями, обычными для «правильных» сражений. «Господа тактисты (тактики. — В. Л,) почитают делать свою войну против взбалмошенных поляков так, как против регулярных войск она делается; их из этих мыслей выбить нельзя. Здесь же не войска, а ветер, и должно без всяких мудростей: где ближе скопище случится — то и бить, глядя только, чтобы коммуникацию свою сберегать, а за дальними отнюдь не гоняться»[101]. Еще одну меру предосторожности в борьбе с неприятелем предложил Цицианов. Он старался избавиться от тех частей, где служило много поляков. Особенно это касалось легкой кавалерии. Павел Дмитриевич писал Репнину: «Мне их употреблять нельзя как подозрительных и опасных людей; почему лучше желаю иметь меньше у себя людей, нежели водить с собой предателей или, по крайней мере, беглецов, которые о всей внутренности нашей, перебегая, неприятелю рассказывать станут»[102]. Накопленный боевой опыт и природные воинские дарования позволили Цицианову избежать плена. Один из польских офицеров Гродненского гарнизона в своем письме к жене, находившейся в Варшаве, неосторожно расхвастался будущими победами над москалями. Как только нашему герою доложили о подготовке мятежа, он, не дожидаясь ничьих распоряжений, приказал всех поляков-офицеров взять под стражу[103].

19 апреля 1794 года Екатерина II именным указом объяснила генерал-поручику Т.И. Тутолмину основные принципы действия в Польше. Императрица предписывала строго поступать с «закоснелыми изменниками… в страх другим» и одновременно «ободрять благонамеренных». Всех уличенных в заговоре следовало лишать недвижимости и передавать ее «явившим несомненные опыты верности и усердия». В Литве и Белоруссии предлагалось опереться на православное крестьянство, которое ненавидит своих господ-католиков[104]. 22 апреля в своем наставлении главнокомандующему Н.В. Репнину императрица обратила внимание на две первостепенные задачи: концентрацию войск, разбросанных на большой территории, и «обеспечение пределов наших, очистя тыл войск наших от злодейских толп, в Литве имеющихся, и учредя надежное с границами нашими сообщение…». Особо императрица выделяла необходимость установления прочного контроля над районами Гродно, Вильно и Ковно[105]. Об этих распоряжениях Екатерины II следует помнить при оценке карьерных успехов Цицианова. Правители и начальники всех рангов — живые люди; они несказанно радуются, когда их предначертания оказываются удачными. Высокие награды ожидали подчиненных, выполнивших эти предначертания или действовавших по своему усмотрению, но добившихся тех же результатов, на которые были нацелены «высочайшие» планы. Цицианов обеспечил контроль над Гродно — одним из важнейших пунктов Литвы, то есть сделал именно то, что предписывала императрица.