Роберт Кнехт - Ришелье

В январе 1629 года, за пять месяцев до заключения мира в Але, ознаменовавшего окончательное подчинение гугенотов короне, Ришелье подал королю важный меморандум, предлагавший способы усиления его власти во внутриполитических и международных делах. Надзор за представителями знатнейших фамилий и сведение к минимуму их антигосударственной деятельности были для кардинала в числе важнейших дел. Он подходил к решению этой проблемы с большой осторожностью. Что касается Monsieur, то он посоветовал королю удовлетворить по возможности все его притязания, не нанося, однако, ущерба государству. Ему следовало оказывать благосклонность грандам[45] и, в случае необходимости, помогать им, с тем чтобы удержать их от перехода на службу к другому государю. В то же время Людовику было нужно форсировать усилия, чтобы провести в жизнь свои законы. Преступления против государства надо было наказывать с величайшей решимостью, иначе государство не смогло бы существовать. «День Одураченных» при всей своей жизненной важности для укрепления позиций Ришелье у кормила государства не положил предела аристократическим заговорам, направленным на его низвержение.

Они плелись вплоть до последних месяцев его правления. Даже после побега за границу в 1631 году Мария Медичи и Гастон Орлеанский пользовались сочувствием многих представителей знати во Франции. Они оказались способны наносить ущерб как власти Людовика над подданными, так и его отношениям с иностранными державами. В качестве наследника престола Monsieur располагал большим, хотя и довольно робким, числом сторонников внутри королевства. Общественное мнение Франции было резко поляризовано относительно справедливости добровольного изгнания Гастона и его матери. В течение 1631 года в Париже появилось множество памфлетов в их поддержку. 30 марта Людовик выпустил декларацию, объявлявшую всех посоветовавших его брату покинуть королевство, последовавших за ним в изгнание или собиравших войска от его имени виновными в оскорблении величества. Со своей стороны, Гастон опубликовал 1 апреля письмо королю, в котором оправдывал свое бегство дурным отношением к себе и королеве-матери. Вслед за ним, 30 апреля появилось куда более пространное письмо, которое обычно называют манифестом Гастона Орлеанского, возложившее всю ответственность за беды, переживаемые Францией, на Ришелье. Логическим ответом на это обвинение явилось то, что политика кардинала была государственной политикой лишь потому, что король одобрил ее. Таким, в сущности, и был ответ короля Гастону: критика, которой он подверг политику короля, не заслуживает подобного ответа. Король, однако, хотел внести ясность в один вопрос: «Мне хорошо известны качества и талант людей, чьими услугами я пользуюсь, и, по милости Божией, я разбираюсь в своих делах лучше, нежели те, кто по ошибке пытается вмешиваться в их обсуждение. Ни вы, ни они не в праве обсуждать мои действия или действия тех лиц, которые состоят у меня на службе. У вас нет власти над ними: напротив, только я могу распорядиться о наказании ваших сторонников в том случае, если они будут поступать неправильно».

Одной из главных жертв «Дня Одураченных» был маршал Луи де Марильяк, который в качестве командующего французской армией в Италии вполне мог привести войска во Францию и поднять мятеж. Нет ни малейших свидетельств, что подобная идея когда-либо приходила ему в голову, однако Ришелье решил не рисковать. Маршал был арестован и доставлен во Францию, чтобы предстать, перед особым судом. Судьи были тщательно отобраны самим Ришелье, и когда они выказали нежелание осудить маршала, он перевел заседания суда в свой дом в Рюэле, вне всякого сомнения, чтобы запугать их. Исход процесса, невзирая на мужественную защиту маршала, был очевиден. 8 мая 1632 года он был приговорен к смертной казни и двумя днями позже обезглавлен на Гревской площади. Замечательно то, что все документы судебного процесса по королевскому приказу были уничтожены. Казнь Марильяка должна была стать примером для тех, кто пожелал бы бросить вызов власти Ришелье. Она сослужила бы лучшую службу, если бы маршал не был невинной жертвой. Явная несправедливость к нему возбудила чувства глубокого негодования в отношении кардинала. Один из памфлетистов Марии Медичи, Шантелуб, выразил широко распространенное мнение, написав следующие строки: «Ныне всеми признано справедливым заключать в тюрьму любого вследствие желания фаворита (ибо всем известно, что эти акты исходят не от короля): Любое подозрение является причиной для тюремного заключения; любое заключение под стражу санкционируется судьями. Любой предлог используется для доказательства преступления. Каждое преступление подлежит наказанию. Каждый приговор, как правило, является смертным приговором. Любой вызвавший недовольство фаворита заключается в тюрьму, и каждый находящийся в тюрьме может быть казнен, для того чтобы оправдать его арест. Чьи же это максимы, государства или преисподней?».

Социальный статут Марильяка был не очень высок. То же самое нельзя сказать о следующей, более важной жертве кардинала — Анри, герцоге де Монморанси. Он принадлежал к одному из знатнейших домов, давших Франции в течение столетий пять коннетаблей, двух магистров, семь маршалов, пять адмиралов и двух великих камергеров. Анри был принцем крови, крестником Генриха IV и зятем принца Конде. В качестве губернатора Лангедока жил почти как король на юге Франции. Вообще-то он был, разумеется, опасен, так как его провинция граничила с главным врагом Франции из числа иностранных держав — Испанией. Однако в течение долгого времени его лояльность не вызывала сомнений. Ему не понравилось, когда Ришелье освободил его от должности Адмирала Франции. Он не мог также приветствовать казнь своего двоюродного брата Бутевиля. Однако их отношения с кардиналом оставались достаточно дружескими и позже. В сентябре 1630 года он предложил Ришелье убежище в Лангедоке, когда безопасность того была под угрозой в связи с тяжелой болезнью Людовика XIII. Но в 1631 году в Лангедоке начались серьезные волнения вследствие попыток Ришелье ввести elus (избранных) в провинции, шаг, вызвавший глубокое недовольство местных органов сословного представительства, воспринявшего его как нарушение своих старинных привилегий. Монморанси не возражал против elus, но начал переговоры с целью достигнуть компромисса для обеих сторон. Остановились на том, чтобы уполномоченные короля не надзирали за сбором части налогов, которые могли взиматься лишь с согласия местных властей. Но в провинции сохранялось достаточно поводов для беспокойства, которыми могли бы воспользоваться королева-мать и Гастон Орлеанский, чтобы возбудить недовольство правительством. Монморанси испытал на себе сильное давление со стороны епископа Альби и прочих местных сторонников коронованных изгнанников, требовавших оказать им поддержку. Герцогу сообщили, что вскоре Гастон будет готов выступит во главе армии, субсидируемой Испанией и герцогом Лотарингским. К июлю 1632 года он решил доверить свою судьбу Monsieur. Риск примкнуть к Гастону был очень велик, и Монморанси поговаривал, что перейдет на службу к Густаву-Адольфу[46], если заговор потерпит провал.