Роберт Кнехт - Ришелье

Герцог Монморанси и принц Конде, равно как графиня де Бутевиль и некоторые другие аристократки, взывали к королю с просьбой проявить милосердие. Говоря о графине, бывшей на третьем месяце беременности, Людовик XIII заметил: «Мне жаль женщину, но я обязан защитить мое достоинство». Вследствие этого Бутевиль и его двоюродный брат были казнены 22 июня 1627 года, как предписывал закон, на Гревской площади[43]. Рассуждая по поводу этого события, Ришелье писал: «Невозможно для человека с благородным сердцем не испытать симпатии к несчастному молодому дворянину, чья юность и мужество вызывает глубокое сострадание». Однако реки крови, которую проливала знать, участвуя в дуэлях, дали кардиналу силы превозмочь свои чувства и укрепить короля в решимости действовать в интересах государства. Смерть Бутевиля настолько потрясла общественное мнение, что Ришелье использовал всю мощь пропагандистской машины, чтобы оправдать ее. Исходивший из официальных кругов памфлет, озаглавленный «Les Paroles de la France a la noblesse fransaise», оценивал дуэли как оскорбление Бога, короля и французской нации. Другой памфлет, в виде письма от жителя Голландии, доказывал, что дуэли представителей французской знати на руку главному врагу Франции — Испании. В то время как они умерщвляют друг друга, Испания готовится захватить мировое лидерство. В третьем памфлете призрак Бутевиля советовал своим прежним товарищам не следовать его примеру: «Учитесь на моем примере, извлеките пользу из моей гибели и откажитесь от пагубного обычая драться на дуэли, который фурии принесли из глубин ада, для того чтобы развратить души, уничтожить тела и ослабить королевство в интересах его врагов».

Насколько же Ришелье преуспел в искоренении дуэлей? Его «Мемуары» позволяют думать, что он и король одержали заметную победу над аристократией. Возможно, какое-то время это было действительно так. В течение нескольких лет, последовавших за казнью Бутевиля, в «Mercure françois» не встречалось упоминаний о дуэлях. Но уже к 1629 году Ришелье выговаривал его величеству за слабость, допущенную им в применении законов, в особенности эдикта о дуэлях. В последующее десятилетие дуэли при дворе возобновились. В 1631 году Монморанси и Шеврез обнажили шпаги в королевском парке в Монсо. Их быстро разняли и отправили в деревню. Но уже через несколько недель они были при дворе. В мае 1634 года Людовик XIII возобновил эдикт 1626 года, сожалея, что «злоупотребление вновь оказалось сильнее закона». Новая кровопролитная дуэль произошла в 1638 году и еще одна — с куда большим числом жертв — в феврале 1639 года. Сознавая тщетность наказаний, Людовик помиловал дуэлянтов в 1638 и 1640. годах. В конце жизни Ришелье вновь пришлось столкнуться с проблемой дуэлей. Он написал о ней в «Политическом завещании» и добился принятия нового закона против дуэлей, опубликованного после его смерти в 1643 году. В преамбуле говорилось, что ни милосердие, ни суровость не могли противостоять этому злу. Таким образом, Ришелье нельзя приписывать честь окончательного искоренения дуэлей. На собрании нотаблей 1626–1627 годов Ришелье попытался усилить контроль над знатью со стороны короля. Мятежи аристократов заняли важное место в повестке собрания нотаблей.

2 декабря Ришелье и Марильяк поспорили о наиболее действенных мерах искоренения мятежей. Марильяк разъяснял, что даже если вина доказана, как в случае с Шале, поступать так, как поступили с ним, не всегда правильно. В отсутствие доказательств королевская власть была вправе действовать на основании предположения. Ришелье заявил, что расходы, необходимые для безопасности государства, полностью оправданны, даже когда нужна строжайшая экономия средств. Чтобы обеспечить поддержку со стороны нотаблей, он предложил уменьшить штрафы за правонарушения, компенсировав денежные подери более оперативным их взиманием. Однако вызывает сомнение, помышлял ли он и в самом деле о какой-либо снисходительности. Пометки на полях предложенных мер показывают его действительное мнение. по этому вопросу: «Короли остаются королями лишь до тех пор, пока их власть признана и они оказывают свое покровительство подданным. Они и не в состояния обеспечить это, если подданные не пребывают в строжайшем повиновении, ибо любое неповиновение, даже одного лица, может, привести к результатам, которые окажут воздействие на общество. Повиновение является главным качеством подданного».

После продолжительных дискуссий нотабли согласились со всеми предложениями кардинала, включая предложение о разрушении замков, находящихся вдали от границ, впрочем, все документы, исходившие от Ришелье во время заседания нотаблей, были враждебны интересам знати. В «Кодекс Мишо», согласно пространной рекомендации[44] Второго Сословия, был включен ряд уступок. В них проявилась искренняя озабоченность бедственным положением знати. Но кардинал не допускал мысли о том, чтобы позволить ей вмешиваться в дела государства. Политика была исключительной прерогативой короля и его министров.

В январе 1629 года, за пять месяцев до заключения мира в Але, ознаменовавшего окончательное подчинение гугенотов короне, Ришелье подал королю важный меморандум, предлагавший способы усиления его власти во внутриполитических и международных делах. Надзор за представителями знатнейших фамилий и сведение к минимуму их антигосударственной деятельности были для кардинала в числе важнейших дел. Он подходил к решению этой проблемы с большой осторожностью. Что касается Monsieur, то он посоветовал королю удовлетворить по возможности все его притязания, не нанося, однако, ущерба государству. Ему следовало оказывать благосклонность грандам[45] и, в случае необходимости, помогать им, с тем чтобы удержать их от перехода на службу к другому государю. В то же время Людовику было нужно форсировать усилия, чтобы провести в жизнь свои законы. Преступления против государства надо было наказывать с величайшей решимостью, иначе государство не смогло бы существовать. «День Одураченных» при всей своей жизненной важности для укрепления позиций Ришелье у кормила государства не положил предела аристократическим заговорам, направленным на его низвержение.

Они плелись вплоть до последних месяцев его правления. Даже после побега за границу в 1631 году Мария Медичи и Гастон Орлеанский пользовались сочувствием многих представителей знати во Франции. Они оказались способны наносить ущерб как власти Людовика над подданными, так и его отношениям с иностранными державами. В качестве наследника престола Monsieur располагал большим, хотя и довольно робким, числом сторонников внутри королевства. Общественное мнение Франции было резко поляризовано относительно справедливости добровольного изгнания Гастона и его матери. В течение 1631 года в Париже появилось множество памфлетов в их поддержку. 30 марта Людовик выпустил декларацию, объявлявшую всех посоветовавших его брату покинуть королевство, последовавших за ним в изгнание или собиравших войска от его имени виновными в оскорблении величества. Со своей стороны, Гастон опубликовал 1 апреля письмо королю, в котором оправдывал свое бегство дурным отношением к себе и королеве-матери. Вслед за ним, 30 апреля появилось куда более пространное письмо, которое обычно называют манифестом Гастона Орлеанского, возложившее всю ответственность за беды, переживаемые Францией, на Ришелье. Логическим ответом на это обвинение явилось то, что политика кардинала была государственной политикой лишь потому, что король одобрил ее. Таким, в сущности, и был ответ короля Гастону: критика, которой он подверг политику короля, не заслуживает подобного ответа. Король, однако, хотел внести ясность в один вопрос: «Мне хорошо известны качества и талант людей, чьими услугами я пользуюсь, и, по милости Божией, я разбираюсь в своих делах лучше, нежели те, кто по ошибке пытается вмешиваться в их обсуждение. Ни вы, ни они не в праве обсуждать мои действия или действия тех лиц, которые состоят у меня на службе. У вас нет власти над ними: напротив, только я могу распорядиться о наказании ваших сторонников в том случае, если они будут поступать неправильно».