Константин Кромиади - «За землю, за волю!» Воспоминания соратника генерала Власова

Система формирований была батальонная, т. е. формировались отдельные батальоны, подчинявшиеся коменданту центрального штаба. Принято было это решение в силу особых соображений, а именно: 1) Каждый отдельный батальон создавался с расчетом развернуть его в полк; 2) В таком деле, как наше, когда эмоциональные переживания людей были очень сложны, когда не каждый и не всегда может найти в себе исчерпывающий ответ на свои поступки, мы должны были подумать, что впереди нас могли ждать не только одни успехи. А раз это так, то пусть неприятности возникнут в малой части, где их локализировать много легче, чем когда беспорядок возникает в крупных частях. Короче говоря, батальонная система больше отвечала требованиям профилактики, чем обыкновенная общеармейская система.

Так или иначе, а через три недели на пайке германского солдата люди окончательно приходили в себя и лица их становились веселее и приветливее, а из бараков сплошь и рядом слышны были смех и песни.

Со дня получения оружия в частях начинались интенсивные занятия, несмотря на то что кадры наши состояли из уже обученных офицеров и солдат, это нужно было делать из тех соображений, что соблюдение уставных требований внутренне-казарменной жизни военных укрепляет дисциплину и субординацию, так же как строевые и тактические занятия укрепляют воинов физически, вселяя в них к тому же бодрость. Но, помимо этого, надо было приобщить людей к новой для них идее освободительной борьбы, ведь еще вчера они за проволокой мыслили категориями политграмоты и мыслить о чем-нибудь крамольном — антикоммунистическом не дерзали. Сегодня эта крамола является их прямой задачей. Следовательно, нужно было открыть перед людьми этот новый мир и исторически оправдать его. Нужно было не столько критиковать советские порядки, которые они знали лучше нас, сколько правильно и без прикрас осветить прошлое России, исторический путь русского народа, совершенный им, начиная с периода Московской Руси до великой Российской империи с ее культурными достижениями, народными многовековыми традициями, с ее морально-нравственным укладом жизни народа. Иначе говоря, лучшими примерами из дореволюционной народной жизни мы старались разбудить в сознании этой обманутой и обобранной большевиками молодежи любовь и преданность к прошлому своего народа, к его истории, без чего человек остается с пустой душой и не может считать себя полноценным человеком. Правда, к тому времени и большевики без зазрения совести начали манипулировать именами Александра Невского, Суворова и Кутузова, но тут каждому ясно было, что имена дореволюционных народных героев большевиками взяты всего лишь на вооружение и по необходимости и этот их шаг равносилен святотатству над памятью усопших героев, которые лишены возможности защищаться. Правда, проходят века, меняются поколения, меняются облики героев, но поставить в один ряд Александра Невского, Суворова, Кутузова, Маркса, Энгельса, Ленина — это значит не уважать ни тех, ни других, ибо они взаимно исключают один другого.

Я склонен думать, что в смысле политическом и идеологическом мы с нашими людьми достигли некоторого взаимопонимания. Как доказательство, приведу один характерный пример: мы никогда никого не спрашивали, состоял ли он в партии или же в комсомоле, но нередки были случаи, когда тот или иной офицер или солдат приходил и клал свой партийный билет на стол. И в каждом таком случае билет возвращался владельцу: он мог его и дальше хранить, мог сам его уничтожить, а нам нужен был он сам, его сердце, его преданность. Можно было бы привести много примеров преданности людей идее освободительной борьбы, но не хочется обременять читателя, поэтому, чтобы отдать дань прошлому и почтить память павших, я хочу подчеркнуть только, что люди были убеждены, что они идут не на братоубийство, а на жертвенную борьбу; что они носят оружие не для нападения, а для обороны. Наша сила заключалась в нашей идее, и наше подлинное оружие было наше слово. И то, что я здесь говорю, было подтверждено в конце мая в дорогобужском окружении десанта генерала Белова.

В заключение этой главы хочу напомнить о внешнем оформлении наших формирований. Как было упомянуто вначале, форма осинторфских формирований была советская. Чтобы людям было легче разобраться, знаки различия для командного состава тоже были взяты советские (красноармейские), но с петлиц перенесены были на погоны (в Красной Армии еще погон не носили). Но для кокарды головного убора были взяты цвета русского национального флага — бело-сине-красный. За неимением подходящего материала они делались из материи и картона. Конечно, и флаг наш был бело-сине-красный. Этим флагом не по принуждению, а добровольно обзавелись все наши роты и команды.

Таким образом, в течение первых четырех месяцев сформированы были пять стрелковых батальонов, батарея легких орудий, курсы усовершенствования среднего командного состава (после кровопускания в Красной Армии в 1937 году и пополнения ее рядов новыми людьми в рядах комсостава оказалось много случайных людей и такой курс был необходим), учебная команда, транспортная команда и санитарная часть, как было сказано выше. Все наши ожидания превзошла санитарная часть. Старший врач Виноградов подобрал себе блестящих помощников и обслуживающий персонал. Его часть обслуживала не только наши части, стоявшие в Осинторфе, в поселках Москва, Урал и Киев, но и части, стоявшие в Березине и Шклове. Помимо этого он занял пустовавшую больницу для рабочих торфяного предприятия, отремонтировал ее, оборудовал и превратил в образцовый лазарет. Все необходимое для лазарета, вплоть до медикаментов, вывозилось лейтенантом Гесслером из борисовских трофейных складов целыми грузовиками. В лазарете часть коек была отведена для гражданского населения, а кроме того, были открыты зубоврачебный кабинет и амбулатория для общего пользования.

Всеми упомянутыми формированиями, начиная от начальника штаба, майора Генерального штаба Риля и кончая заведующим автомобильной мастерской, у нас командовали и распоряжались вчерашние военнопленные, и дело шло блестяще. У нас не было даже гауптвахты, и только потом пришлось обзавестись ею, после одной провокации со стороны большевистской агентуры, но об этом будет речь впереди.

В середине мая Иванов и Сахаров поехали в лагерь военнопленных к командующему советской армией, очутившемуся в германском плену, генерал-лейтенанту Лукину с предложением принять наши формирования и развернуть русскую освободительную борьбу. Генерал Лукин наотрез отказался от сделанного ему предложения. Этот отказ был тогда для нас большим разочарованием, но и большим отрезвлением, ибо если бы даже генерал Лукин не отказался, то для возглавления освободительной борьбы он был человеком неподходящим… Не говоря о том, что он и в плену оставался преданным партии и правительству — таким он себя показал, — он был тяжело ранен, с ампутированной ногой и поврежденной рукой, с расшатанными нервами, желчным и брюзгливым человеком — другими словами, неработоспособным. Надо было искать другого. Мы не могли себе представить, чтобы все русские генералы под коммунистической диктатурой были заняты только своей карьерой, закрывая глаза на все ужасы, творимые над беззащитным народом. Да, наконец, не могли же они так легко простить пролитую невинную кровь десятков тысяч своих же товарищей? Да ведь на их глазах репрессированы десятки миллионов неповинных людей, из которых одни были умерщвлены в застенках ЧК, НКВД, МГБ, а другие медлсшю умирали в концлагерях. И если тем не менее маршалы и генералы остаются лояльными по отношению к власти, то становится страшно от представления себе психологии таких генералов. (Да простят мне те старшие и младшие офицеры Красной Армии этот мой укор, кто хотел бы подняться на борьбу против режима, но не имел возможности.)