Довлатов — добрый мой приятель - Штерн Людмила

В одно прекрасное утро, находясь в эпицентре запоя, Юра Дергунов проснулся в неизвестном ему мире. Он лежал на спине на чем-то белоснежно-мягком, укрытый чем-то белоснежно-легким. Открыл глаза и уперся в хрустальную люстру. Скосил их — необъятная кровать, чем-то инкрустированная, атласное одеяло, рядом незнакомое существо. «Невероятная красавица и абсолютно не похожа на блядь», — впоследствии рассказывал Дергунов.

«Где я надрался и как ее зовут?» — пронеслось в охваченной мигренью голове. В этот момент дама проснулась.

— Здравствуй, Юшик, — ласково сказала она. Не имея ни малейшего представления как к ней обратиться, Дергунов замычал, как бы во сне, крепко-накрепко сомкнул веки и даже всхрапнул, надеясь оттянуть время и вспомнить хоть какую-нибудь захудалую деталь вчерашней ночи. В голове гудели колокола кафедрального собора, из глубин желудка поднималось нечто неумолимое.

Дама вспорхнула с постели, за дверью послышались звуки туалетного спуска и наполняющейся ванны. Дергунов осторожно открыл один глаз и огляделся. Антикварная мебель карельской березы, персидский ковер, рояль, на стенах висит что-то в золотых рамах. В этот момент зазвонил телефон.

— Юшик, возьми трубку, — крикнула из ванны незнакомка.

— Галина проснулась? — спросил, не поздоровавшись, хриплый баритон.

«Дай бог тебе здоровья», — Дергунов почувствовал немыслимое облегчение и благодарно поцеловал трубку:

— Галочка, тебя.

Она явилась, как гений чистой красоты — белый халат, на голове белый тюрбан, на ногах белые атласные тапочки, отороченные белым пухом.

— Да… Нет… Не знаю… — отрывисто сказала она трубке, потом повертела ее вдали от уха и раздраженно: — Господи, да оставь ты меня в покое.

Дергунову был выдан пирамидон, зубная щетка и синий махровый халат с белыми якорями. Он принял душ, и они выпили кофе, болтая ни о чем. Где, как и при каких обстоятельствах свела их судьба накануне, никак не прояснялось в Юриной голове, а он был слишком деликатен, чтобы задавать бестактные вопросы.

— Надо бы записаться, — озабоченно сказала Галочка, убирая со стола тонкие фарфоровые чашки и серебряный кофейник. Она выглядела очень мило.

Дергунову послышалось «надо бы записать».

— Извини, не понял.

— Мы договорились.

Юра сообразил. Наверняка он вчера одолжил у нее деньги, обещал отдать и, как порядочный, предложил написать расписку.

— Давай бумагу и ручку, сейчас напишу.

— Что напишешь?

— Сколько должен. Только я не помню сколько.

— Ты сделал мне вчера предложение, и я его приняла, — сказала Галочка, улыбаясь, и ее улыбка показалась Дергунову волчьим оскалом. По спине пробежал ледяной ветерок.

— Господи, конечно! Я просто не сообразил, что мы условились на сегодня. Сейчас я помчусь на работу и позвоню тебе часа в три.

«Только бы смыться подобру-поздорову, — лихорадочно думал Дергунов, — только бы ноги унести, и все само по себе рассосется».

— Нечего тебе на работе делать, я позвоню, что ты заболел. Давай телефон.

— Как заболел? А бюллетень?

— Бюллетень будет. Хочешь на месяц, хочешь на два. Сейчас поедем в магазин для новобрачных одежду тебе покупать.

— Девочка, что за пожар? У меня сегодня куча дел, — Дергунов поискал глазами на спинках стульев свой пиджак.

— Пиджак, брюки и рубашка были полностью облеваны. Я выбросила их в мусоропровод. Ты разве не помнишь, как я вчера тебя мыла?

— А бумажник? Паспорт? Пропуск в институт?

— Все у меня. Наденешь Вовкин тренировочный костюм, съездим в магазин, а оттуда прямо во Дворец. Мы назначены на три.

— Кто такой Вовка? — зачем-то спросил Дергунов.

— Какая разница? — Галочка пожала плечами. — Там один…

«Что делать? Звонить в милицию? Курам на смех…»

Она смотрела на него, не мигая, и слабонервный Дергунов похолодел. Ему показалось, что ее аккуратная головка в белом тюрбане равномерно раскачивается из стороны в сторону.

«Красивая, бля, кобра, — с тоской подумал он. — А с другой стороны, ничего страшного… Как женился, так и развелся. С кем не бывало…»

— У тебя есть родители? — ухватился он за последнюю соломинку. — Мне бы папашу с мачехой предупредить надо.

— Родителей пригласим на свадьбу. Через неделю.

Как говорят американцы,

to make a long story short

Через неделю в ресторане «Астория» сыграли свадьбу, но никто из дергуновских приятелей приглашен не был. Со стороны жениха Галина разрешила позвать только отца с мачехой и мачехиного брата Тосика. Мы с Витей и Довлатов были отвергнуты. Оказывается, в «наканунечном» запое Сергей тоже участвовал и невесте «не показался».

Дергунов переехал в Галинину квартиру на Потемкинской и запил в окружении карельской березы. Снабженный исправными бюллетенями, первый месяц после женитьбы он появился в институте три раза. На все вопросы мрачно пожимал плечами и односложно отвечал: «Баба как баба».

Однажды она объявила, что уезжает на десять дней в Москву. Тут Дергунов оживился и устроил вечеринку человек на тридцать. Сперва веселились, опустошив Галинину коллекцию французских коньяков. Потом Довлатов переругался со Шмаковым, когда тот запальчиво объявил, что вся американская литература не стоит одного Пруста. Потом произошла невнятная потасовка, в результате чего разбилось несколько хрустальных бокалов и сервизные тарелки. Впоследствии выяснилось, что хрусталь — Баккара, а сервиз — Лимож. На пятый день Галиного отсутствия Дергунов остался без копейки. Он открыл ящик карельского комода, нашел увесистый браслет и понес его в ломбард. Приемщик рассматривал браслет, сперва подняв очки на лоб, потом, спустив их на кончик носа с помощью лупы, потом уставился на Дергунова как на редкое насекомое, потом исчез на полчаса, а, появившись, пригласил обеспокоенного Дергунова внутрь. В пахнущей старьем кладовке ему представился директор ломбарда. Он спросил, откуда у Дергунова этот браслет.

— Моей жены, — кратко ответил Юра, чуя недоброе.

— Это венецианский браслет шестнадцатого века, музейная редкость, — сурово сказал директор. — Принять его не можем. Забирайте и скажите спасибо, что мы не звоним в милицию. Связываться неохота, — добавил он, когда Дергунов с браслетом в кармане был уже в дверях.

Приехавшая из Москвы Галина нашла мужа в глубокой депрессии. Он лежал на диване небритый, лицом к стене и не шелохнулся при ее появлении.

На все вопросы о здоровье и самочувствии он обводил потухшим взором картины и карельский интерьер и повторял: «Я объявил голодовку. Глотка воды не сделаю, пока не объяснишь, откуда у тебя все это и… браслет».

Напомним, что описываемые события происходили по крайней мере за четверть века до возникновения капитализма в России и появления на исторической сцене новых русских.

— Да, говна не держим, — невпопад похвасталась Галина. — А чего бы еще тебе хотелось?

— «Волгу» мышиного цвета, — рявкнул Дергунов и заплакал.

— Господи, говна-пирога! — Это было наиболее часто встречающееся слово в ее лексиконе.

Галина Федоровна засела за телефон, но Дергунов не вникал в смысл ее реплик.

— Юшик, — она села на диван и взъерошила его русые кудри, — если мы согласны на черную, можно получить завтра, а мышиную придется ждать неделю.

Дергунов тоненько взвыл, вскочил с дивана, и, как был — в джинсах и футболке — вылетел из дома Галины Федоровны Зубаревой. Навсегда.

Развод его почему-то стоил огромных денег. Отец Дергунова расстался со своими скромными сбережениями, и две лаборантки из Витиной и Юриной лаборатории ходили с подписным листом по институту, собирая с коллег дань. Дергунова все любили, деньги давали охотно, и нужная сумма вскоре была собрана.