Юрий Владимиров - Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942

С 24 июня начало работать Советское информационное бюро (Совинформбюро), публиковавшее оперативные сводки и другие вести с фронтов, а также другие сообщения. 30 июня в стране был создан Государственный Комитет Обороны (ГКО) во главе с И. В. Сталиным, взявший на себя всю полноту власти в государстве.

…Поздно вечером 22 июня ко мне в кабину зашли наш комсорг Боря Денежкин и староста группы Леша Аршинов. Они сказали, что ходят ко всем ребятам нашей группы в общежитии, и потребовали, чтобы я завтра с утра зашел в комитет комсомола. В связи с этим утром 23 июня я явился в указанное место, где нас собрали и откуда быстро повели в военный комиссариат Ленинского района, к которому наш институт тогда относился. Здесь каждому выдали на руки под расписку мобилизационные повестки, которые мы, в свою очередь, также под расписку должны были вручить соответствующему мобилизованному на войну лицу. При этом было сказано, что вручить повестку мобилизованному следует лично в руки, а если его не окажется дома, но он находится где-то в Москве или под Москвой (на работе или на отдыхе), то все равно его требуется найти и обязательно отдать ему повестку. В этом случае придется либо дождаться его прихода домой, либо поехать к нему на то место, где он сейчас пребывает.

Мне досталось три повестки: одна для мужчины, проживавшего за Калужской заставой – почти рядом с Окружной железной дорогой, вторая – тоже для мужчины, обитавшего в старом деревянном домике примерно напротив здания нашего института, и третья – для женщины-врача, квартира которой находилась в большом многоэтажном доме в конце улицы Большая Якиманка.

Я начал с посещения мобилизованного, проживавшего за Калужской заставой. Жил он с семьей в одном из длинных ветхих деревянных бараков. Он, как и многие из нестарых и здоровых мужчин, уже ждал приноса повестки и был вполне к нему готов: был поддавши и поэтому навеселе. Вместе с дружками он сразу попытался поднести рюмку водки и мне, но я не без больших усилий отбился от него. Все мобилизуемые мужчины были сильно возбуждены и чрезмерно оптимистичны, заявляли, что обязательно «проучат» немца, быстро закончат войну и возвратятся домой. Но женщины, особенно пожилые, были очень опечалены, и многие из них плакали. Я вручил своему мобилизованному, как положено, повестку, лишь с трудом вырвался из рук его и товарищей и отправился на троллейбусе по другому адресу.

Но следующий мой мобилизованный оказался на работе. Поэтому я и его жена направились пешком на место работы ее супруга – на кондитерскую фабрику «Ударница» на улице Шаболовка. Здесь через вахтера мы вызвали его к проходной, и он так же спокойно принял повестку из моих рук, расписавшись в ее получении, и отправился назад на рабочее место.

Дальше я отправился на Большую Якиманку. Однако здесь меня постигла неудача: женщины, которой я должен был вручить повестку, в квартире и даже в Москве не оказалось. Принявшая меня старушка сказала, что ее дочь утром уехала на дачу и не намеревалась возвратиться домой сегодня. Но подробный адрес дачи сообщила. Она располагалась в современном Бабушкине – в районе между железнодорожными платформами Лосиноостровская и Лось, куда надо было ехать на электричке с Ярославского вокзала. Я поехал туда. К счастью, и дачу, и проживавшую в ней симпатичную женщину средних лет легко нашел и вручил ей повестку.

Страшно голодный, я возвратился сначала в военкомат, где вручил кому надо дубликаты повесток с подписями мобилизованных, а потом, наконец, домой. Так у меня прошел второй день войны.

На следующий день утром, прослушав по радио оперативную сводку и прочие вести с фронтов и о делах в тылу и вообще во всем мире, мы с Иваном только-только начали было в читальном зале заниматься подготовкой к своим предстоящим экзаменам, как снова нас разыскали наши старосты и комсорги и позвали на очередное мероприятие. На этот раз нас – только мужчин – вызвали на улицу, ко входу в Дом коммуны и распределили там на три группы по 20–25 человек. Я с Иваном и другими нашими друзьями попал в группу во главе с Левой Филимоновым, которая отправилась к проходной располагающегося против нашего общежития станкозавода им. Серго Орджоникидзе. Вторая группа ушла работать вокруг Дома коммуны, а третья – не помню куда. Погода была яркой, солнечной и жаркой.

На проходной завода нам выдали лопаты, кирки, ломы и другой инструмент для копки земли и после этого нас повели к Калужской заставе. Придя на нее, мы повернули на север – в сторону станции Канатчиково и пошли дальше, по краю углубленной части Окружной железной дороги рядом с восточной стеной кирпичной ограды завода. Затем нас остановили и отвели всем определенные участки, на которых предстояло выкопать несколько длинных окопов глубиной не менее 1,5 метра. По идее в этих окопах работники завода и другие люди должны были при воздушных тревогах находить себе убежище от осколков разрывающихся бомб и снарядов зенитных пушек, стреляющих по самолетам. Работой мы занимались бодро и весело, и она длилась почти весь световой день с перерывом на обед в столовой завода. Конечно, при этом многие из нас, не надевавшие на руки рабочих рукавиц, нажили на ладонях волдыри.

Аналогичную работу мы выполняли и в последующие дни, но уже в других местах. Были работы и других видов. Но в те сутки наиболее пригодными для меня и вообще для всех проживавших в Доме коммуны оказались окопы, вырытые вокруг него группой других студентов. Дело в том, что ночью с 24 на 25 июня вдруг, совсем неожиданно для многих и, в частности, для меня, крепко уснувшего после тяжелой физической работы, объявили по радио, гудками с предприятий и сиренами первую в Москве воздушную тревогу. Это произошло на третьи сутки после начала войны.

Ошарашенные и сильно удивившиеся происшедшему (так как это было для нас необычно ново и в то же время интересно), мы выскочили в темноте на улицу и быстро заполнили окопы. В то же время некоторые ребята и девушки, специально выделенные для работ по ликвидации возможных пожаров, выбежали сразу на крышу и верхние балконы Дома коммуны, чтобы в случае попадания на них зажигательных бомб немедленно погасить их. Я же с Иваном, как и все остальные люди, находившиеся в это время в окопе, только с большим любопытством наблюдал за происходившим вокруг. При этом многие шумно выражали свои эмоции.

Скоро на улице стало почти совсем светло. И произошло это не потому, что почти самая короткая в это время года июньская ночь уже повернула на утро. Основной же причиной оказалось то, что на небе возник огромный фейерверк. Его устроили, прежде всего, расположенные в разных местах города прожекторы, разыскивавшие на небе своими яркими и длинными лучами летящие на большой высоте самолеты. Кроме того, образовывали большие зарева выстрелами в небо зенитные пушки и пулеметы, и особенно при стрельбе трассирующими снарядами и пулями. И выстрелы, и разрывы снарядов, естественно, сопровождались громоподобным шумом, к которому добавлялись еще звуки падающих с неба на землю и крыши зданий осколков снарядов, а также пуль. Кстати, от этих, своих осколков и пуль тоже надо было прятаться, но мы об этом пока не были информированы и не догадывались сами. (Между прочим, по этой причине в первые дни войны многие люди, дежурившие во время воздушных налетов на крышах без использования специальных укрытий, погибли или получили ранения.)