Александр Солженицын. Портрет без ретуши - Томаш Ржезач
Что сделает Солженицын? Отдаст приказ занять круговую оборону? Попытается пробиться к своим?
Для этого нужна отвага, то есть способность преодолеть смертельный страх. А Солженицын лишен такой способности. Им овладевают чувства паники и самого обыкновенного животного страха. Он не должен погибнуть! Он – нет… Капитан Солженицын бросает людей, дорогостоящую технику и спасается бегством.
На этот раз Солженицын, оказавшись во власти беспредельного чувства эгоизма, предпринял необдуманные действия. Он, видимо, настолько глубоко был проникнут эгоизмом в этот момент, что даже не успел осознать, чем он рискует. Бросить во время войны боевое подразделение – для командира значит подвергнуть себя риску быть расстрелянным. Но Солженицын бежит. Бежит в безопасное место.
Ему везет. Есть верный сержант Илья Соломин. Ловкий парень, который уже однажды осуществил сложную операцию – провез жену Солженицына через всю Россию в прифронтовую зону. Соломин и теперь окажется на высоте положения. Он выведет из окружения технику и людей, и Солженицыну все сойдет с рук.
Когда придет время Солженицына, когда он будет выдавать себя за правдоискателя, врага угнетения, пророка божьего и великого писателя, в многочисленных интервью не знающим истинного положения вещей и склонным к сенсациям западным журналистам он постарается увенчать себя лаврами и фронтовика.
На самом же деле Солженицын ни разу не участвовал в боях, лишь один раз понюхал пороху (при том временном окружении) и повел себя, как всегда, трусливо.
И все же этот случай не пройдет бесследно для Солженицына. Заместитель командира крейсера «Аврора» кавторанг Бурковский, который был с Солженицыным в экибастузском лагере, скажет мне: «Согласно лагерной этике, не принято было расспрашивать товарища, за что он сидит. Не принято было и самому рассказывать о причинах заключения. Солженицын же, пренебрегая существовавшими правилами, рассказал мне, что он будто бы на фронте попал в окружение, стал пробиваться к своим и оказался в плену. То есть его посадили якобы за то, что он сдался. В этой истории, как ее преподносил Солженицын, чувствовалось что-то надуманное и недостоверное». И действительно, это была ложь.
Спираль предательства, первый виток которой начался у Солженицына еще с драки с его школьным другом Каганом, все нарастала. Появлялись новые витки: изворотливость во время вступления в комсомол и жестокость по отношению к собственной матери. (Прибыв на короткий срок из воинской части по вызову умирающей матери, он предпочел провести ночь у возлюбленной. Мать скончалась, так и не дождавшись сына.)
Но история с окружением имела еще одно последствие. Точнее, преподнесла ему еще один урок. Солженицын обнаружил потрясающую для себя вещь: ведь он может погибнуть… Его могут убить… Война – это не только нечто вроде загородной прогулки – с адъютантом, который заваривает для тебя чай; услужливыми солдатами, помогающими облачиться в шинель, и другим адъютантом, который переписывает твои литературные опусы; с землянкой и печкой, около которой можно почитать или понежиться с женой. На него тоже распространяются законы фронта – законы смерти. А этого Солженицын не может допустить. Ни в коем случае! Особенно теперь, когда до конца войны – это видит каждый – остаются не годы, а месяцы, может быть, недели. В такое время умирать не хочется. И все же еще гибнут советские солдаты. Бои становятся ожесточеннее. Однако Солженицын твердо убежден, что он всегда и во всем должен быть исключением. Он не только математик, умеющий точно и по-деловому рассуждать. Он и виртуозный интриган. Поэтому в его голове рождается, вероятно, самый совершенный и самый подлый, который когда-либо был выдуман, план спасения собственной жизни.
Но прежде обратимся к воспоминаниям его первой жены. Наталия Решетовская пишет, что в начале марта 1945 года она получила последнее письмо от Солженицына. А затем наступило молчание. Она писала командирам, знакомым, друзьям. Наконец снова появляется верный Илья Соломин.
«Вас, конечно, интересует судьба Сани, почему он не пишет и что с ним. Он откомандирован из нашего подразделения. Почему и куда, не могу Вам сейчас сообщить. Знаю только, что он жив и здоров, а больше ничего, а также, что с ним не случится ничего плохого».
«Жив и здоров»! А это уже слишком много. В годы, когда ежедневно умирают тысячи солдат Красной Армии, какая из советских женщин может с облегчением сказать, что ее мужу не грозит опасность погибнуть!
Но соломинские слова не однозначны, они вызывают один вопрос за другим. Почему он не может написать, куда занесла Солженицына беспокойная военная судьба? Жив и здоров, но где и в каких условиях? Решетовская сейчас вспоминает, что ей тогда пришло в голову: не послали ли Солженицына на выполнение какого-нибудь специального задания? Но особое задание – будь то разведка в глубоком тылу или в другом месте – это не прогулка, а такое дело, когда рискуют жизнью. Между тем соломинские слова «жив и здоров» и «с ним не случится ничего плохого» прямо противоречат такому предположению.
Арест
Итак, последнее письмо она получила в начале марта. Но ее мужа к тому времени уже месяц не было на передовой. 9 февраля 1945 года капитан Солженицын был арестован офицерами советской контрразведки.
Александр Исаевич сам рассказывает об этом так:
«У меня был, наверно, самый легкий вид ареста, какой только можно себе представить. Он не вырвал меня из объятий близких, не оторвал от дорогой нам домашней жизни… Командир бригады вызвал меня на КП, спросил зачем-то мой пистолет, который я отдал ему, не подозревая никакого лукавства, – и вдруг из напряженной, неподвижной в углу офицерской свиты выскочили два контрразведчика, в несколько прыжков пересекли комнату и, четырьмя руками одновременно хватаясь за звездочку на шапке, за погоны, за ремень, за полевую сумку, драматически закричали:
– Вы – арестованы!!
И, обожженный и проколотый от головы к пяткам, я не нашелся ничего умнее, как:
– Я? За что?!»
Далее Солженицын описывает, как офицеры контрразведки конфисковали политические документы, которые при нем были (о них пойдет речь ниже), никакую позицию занял по отношению к нему командир бригады полковник Травкин.
«Десять дней назад из мешка, – продолжает Солженицын, – где оставался его огневой дивизион, двенадцать тяжелых орудий, я вывел почти что целой свою батарею разведки, и вот теперь он должен был отречься от меня перед клочком бумаги с печатью?»
Но полковник Травкин не отрекся (по крайней мере по солженицынской версии). Впервые за все время их совместной службы он протянул своему командиру батареи руку и якобы сказал: «Желаю вам счастья, капитан!»
«Я не только
