Антонина Блудова - Воспоминания графини Антонины Дмитриевны Блудовой

Мне кажется, дело в том, что вождь и царь тогдашней молодой России был все-таки русский характером, обычаями и сердцем, между тем как нынешняя молодая Россия разных оттенков (я не говорю о совершенно обезумевшей эмиграции нашей) уже потеряла всякое сознание своего происхождения, своего народа, своего края, и точно также, как некоторые из наших блистательнейших дельцов, видит в себе и в нас всех англичан, немцев, французов, даже итальянцев (в отношении к отжившим уже свой век в Италии бандитам, брави и карбонари). Это впрочем, со всеми своими неудобствами спасительная черта наших людей прогресса (как ненавижу я это слово, и как смысл его не похож на Русское слово успех или преуспеяние!) Эта черта спасительна, потому что она лишает их всех возможности делать серьезный вред России, хотя, конечно, их недоразумение и высокомерное презрение к верованиям и чувствам своего народа много тормозят преуспеяние нашей страны.

Ацелио (которого патриотизм был во всяком случае удачнее Герценова), в своих письмах 40-х годов, не раз восстает против сумасбродов, которые хотят непременно передвигать пальцем стрелку часов, чтобы пробил желанный час, — думая ускорить ход времени, которое не допускает неправильности в числах, так же неуклонно, как арифметика. Петр оттого только и мог исполнить задачу, завещанную первым царем Иваном Васильевичем, Годуновым и Алексеем Михайловичем, что стрелка уже стояла на предназначенном часу: он ее не передвигал, хоть и кажется для поверхностного наблюдателя, что все было дело насилия и произвола. Истинные реформаторы суть всегда олицетворение целой эпохи, и они всегда глубоко, сознательно и твердо проникнуты мыслью о необходимости предприятия; они проникнуты (иногда даже бессознательно) одним общим чувством, одним общим стремлением с массою, на которую действуют. А выскочки-благодетели человечества только губят в потоках чернил, если не крови, многие благие намерения и относительно правильные мысли, которые без их неловкого посредничества могли бы созреть и принести свою долю пользы.

Отец мой был глубоко убежден в истине такого воззрения, которое часто и часто высказывал, и которое так величественно и благополучно оправдалось на наших глазах в царственном реформаторе 1801 года. Я помню, что в 30-х годах, в то время, когда много было совещаний, предположений и мероприятий в отношении к лучшему средству дойти безбедно до освобождения крестьян, батюшка был очень занят этою мыслью. Он жил на Аптекарском острове, а мы к нему приезжали в гости на несколько часов, потому что домик был слишком мал для помещения нашего семейства[16]. Однажды как-то его любимая большая собака, поплававши по Неве и порывшись около берега, вытащила что-то такое, что принесла к батюшке, и с торжеством, скаля зубы, отряхиваясь и поднимая глаза на хозяина, положила к его ногам, по собачьему обычаю, при мне. Это не был камушек, однако что-то твердое. Когда счистили песок и тину и вымыли хорошенько, оказалось, что это костяная крышка, оторванная от малой табакерки с резьбою и девизом: Корабль с натянутыми парусами на волнистой кайме, и вырезано под нею старинными буквами: Жду ветра силы и ожидаю время. Этот девиз находится в собрании девизов времен Петра Великого, в книжке, затерянной мною теперь. Батюшка, вспомнив это, сказал, что может быть эта крышка отбилась от табакерки какого-нибудь моряка Петровского, взял ее себе (она теперь у меня) и стал говорить нам о Петре и о реформах или революциях времени его и всякого времени, в таком смысле, как я написала выше, прилагая свои мысли и к тому, что обрабатывалось в 30-х годах. Он очень любил Петра и говаривал, что все в нем, и добро и зло, все его блистательные качества и пороки были колоссальны, и что среди всех, даже худших действий его жизни, как например смерть царевича Алексея[17], любовь к России, к славе и могуществу ее, стояли выше всякого личного чувства, и что это все-таки имело отголосок в народе, не смотря на противодействие, на неудовольствия, на бунты. Это свидетельствуют многие песни, сложившиеся в народе о нем, и многие предания, еще жившие в памяти простолюдинов, приближенных к моему деду и бабушке. Уже в тогдашнее время Петр являлся в колоссальном, легендарном образе в рассказах его современников. Между прочим было поверье, что Петр пропадал и находился в каком-то неведомом, заколдованном крае, откуда вынес несокрушимую силу и волшебные знания, и потому всегда побеждал врагов и успевал во всех предприятиях. Одна старушка даже считала время от этой эпохи: я вышла замуж или такой-то родился или умер перед тем или после того, как царь пропадал. Так глубоко подействовали на воображение народное путешествия Петра и все перемены, которые он стал вводить по своем возвращении. Надобно вспомнить тоже, что, как ни был он крут, а часто и жесток, однако же в нем жестокость не была кровожадностью, не была безумной прихотью; да сверх того, правление Меншикова и Бирона до того превзошли все, что было даже дурного при Петре, что его образ должен был выступить перед народом во всем блеске Золотого века. Вступление на престол дочери его было общей радостью для России, по рассказам всех современников. Воинская слава, русские деятели, процветание торговли, возвращение достоинства православной церкви, всего этого ожидали от Елисаветы Петровны и не обманулись. Батюшка, который всегда стоял за свободу торговли, говаривал, сколько добра уже сделала одна мера уничтожения внутренних таможен, и особенно обращал внимание на то, что, несмотря на Семилетнюю войну, на роскошь двора, на все великолепные постройки ее царствования, на огромные, но разумные расходы, она умирая оставила Россию в цветущем положении, без долгов и с громадою золотой монеты в казне. Ее православие было искренно, и наружные проявления ее верований были по обычаю и по сердцу ее подданных. Уверяли, что, решившись на переворот против Анны Леопольдовны, она дала обещание не казнить смертною казнью никого из своих противников. Это предание подтверждается законом, уничтожающим смертную казнь вообще. Можно возразить, конечно, что казни ужасные совершались при ней из-за пустяков, что, например, Лопухиной был вырван язык палачом за то особенно, что она говорила непочтительно об Елисавете, хвастаясь, что она сама красивее императрицы.

Вообще, судя о прошлых временах и поколениях, мы слишком привыкли судить по современному не им, а нам, нынешнему направлению ума, по современным нам нравам, забывая, как неизмеримо много значит среда, в которой вращается человек, как он зависим от современных ему воззрений. Конечно, если бы наша вера была чиста и крепка, как вера первых христиан, и мы бы словом и делом были истинные последователи Христа, мы могли бы находить такие противоречия непостижимыми и не доверять тем историческим лицам, которых верования не выказывались во всех их действиях. Но вспомним, что Елисавета Петровна родилась и жила среди двора и семьи Петра и Екатерины І-й, жила во времена Регента Орлеана и Людовика XV; вспомним, какие были нравы при всех дворах Европы, с которой мы брали пример; вспомним неминуемый закон реакции, который лежит в основании человеческой природы, и вспомним, из какой рабской неволи и притупляющей монотонности жизни только-что высвободились женщины знатных и царских семейств у нас. Вспомним все это, и мы поймем, что на Елисавету Петровну могли смотреть иначе, нежели мы на нее смотрели бы теперь, как на чудовищное явление порока, а часто и жестокости. Мы поймем, что, напротив, ее ценили высоко; мы поймем, что она искренно веровала, искренно каялась и тотчас же начинала опять грешить. Да не то ли самое повторяется ежедневно, ежеминутно с большинством самых искренних христиан? В другом виде, с другим, добропорядочным образом жизни, со строгостью нравов и утонченной филантропией наших дней, неужели мы не лжем самим себе и Богу, когда мы так хлопотливо холодны в наших благотворениях, так жестки в наших суждениях, так горды своим просвещением, так своевольны в своих мнениях и мерим такою разною мерою в отношении к нашим друзьям или противникам? Разве все это христианское дело? А все-таки и мы, делающие эти приличные беззакония, веруем искренно, каемся и опять впадаем в те же грехи!