Вальтер Беньямин - Московский дневник

2 января.

Я позавтракал очень плотно. Дело в том, что мы не знали, что будет с обедом, и Райх накупил еды. На час был назначен прогон пьесы Иллеша «Покушение» для прессы в Театре революции. Из ложного стремления угодить склонности публики к сенсациям в качестве первого заглавия прибавили «Купите револьвер» и тем самым лишили всякой неожиданности заключительную сцену, в которой белогвардейский террорист, когда коммунисты разоблачают его, пытается по крайней мере сбыть им оружие. В пьесе есть сильная сцена в духе Гран-Гиньоля85, вообще же она полна политико-теоретических амбиций. Дело в том, что ее задача – показать безнадежную ситуацию мелкой буржуазии. Беспринципная, неуверенная и использующая с оглядкой на публику множество мелких эффектов постановка этого не раскрыла. Она даже не использовала те большие козыри, которые ей давала захватывающая ситуация концентрационного лагеря, кафе, казармы в деградировавшей, грязной, тоскливой Австрии 1919 года. Организация сценического пространства была настолько беспомощной, что я ничего подобного, пожалуй, не видел: появления и уходы со сцены не производили никакого впечатления. Было ясно видно, что происходит со сценической концепцией Мейерхольда, когда некомпетентный режиссер пытается ее заимствовать. Зал был полон. Даже и в этом случае можно было видеть некоторые туалеты. Иллеша вызывали. На мне было пальто Райха, потому что он по соображениям престижа хотел выглядеть в театре прилично. В антракте мы познакомились с Городецким86 и его дочерью. После обеда, у Аси, я ввязался в бесконечную политическую дискуссию, в которой и Райх принял некоторое участие. Украинец и соседка Аси представляли одну позицию, она сама и Райх – другую. Речь снова шла об оппозиции в партии. Но в этом споре нельзя было достичь даже взаимопонимания, не говоря уже о согласии; оппоненты никак не могли взять в толк, о какой потере идеологического престижа в связи с выходом оппозиционеров из партии говорят Ася и Райх. О чем, собственно, был весь этот спор, я узнал только тогда, когда курил внизу с Райхом сигарету. Русская беседа пяти участников (поскольку там была еще и подруга Асиной соседки), которую я вынужден был наблюдать со стороны, снова удручила и утомила меня. Я решил, что если это будет продолжаться, то я уйду. Но когда мы снова поднялись, решили играть в домино. Райх и я играли против Аси и украинца. Было воскресенье после Нового года. Дежурила «хорошая» сестра, и поэтому мы оставались там и после ужина, и сыграли несколько ожесточенных партий. Я чувствовал себя в этой ситуации очень хорошо, украинец сказал, что я ему нравлюсь. Когда мы наконец ушли, мы зашли еще в кондитерскую, чтобы выпить по чашке чая. Дома последовал долгий разговор о моем положении свободного литератора, вне партии и должностей. То, что Райх говорил мне, было правильно, я бы сам ответил то же самое любому, кто заявил бы мне то, что сказал я.

И я прямо ему это высказал.

3 января.

Рано утром мы отправились на фабрику, на которой работает хозяйка Райха. Было что посмотреть, мы пробыли там около двух часов. Начну с ленинского уголка. Задняя стена белой комнаты обита красным, с потолка свисает красный бордюр с золотой бахромой. Слева на этом красном фоне расположен гипсовый бюст Ленина – он такой же белый, как беленые стены. Из соседнего помещения, в котором производят канитель, в комнату вдается трансмиссия. Вращается колесо, и через отверстие в стене скользят кожаные приводные ремни. На стенах развешаны пропагандистские плакаты и портреты знаменитых революционеров или картины, в стенографической форме изображающие историю российского пролетариата. События 1905–1907 годов представлены в стиле огромной открытки. На ней, с наложением друг на друга, сражения на баррикадах, тюремные камеры, восстание железнодорожников, «черное воскресенье» перед Зимним дворцом. Многие плакаты направлены против пьянства. Этой же теме посвящена и стенная газета. Предполагается, что стенные газеты появляются каждый месяц, на самом деле несколько реже. Ее стиль в целом похож на детские юмористические издания: картинки чередуются с прозаическими или поэтическими текстами. В первую же очередь газета содержит хронику коллектива, работающего на этой фабрике. Поэтому она сатирически отражает некоторые негативные события, но есть и статистические данные по работе в области образования, проведенной в последнее время. Другие плакаты посвящены гигиеническому просвещению: рекомендуются марлевые занавески как средство от мух, объясняются преимущества молочной диеты. На фабрике работают (в три смены) 150 человек. Основная продукция: резиновые ленты, нитки, шпагат, серебряная тесьма и елочные украшения. Это единственная фабрика такого рода в Москве. Но ее производственная структура не столько результат «вертикальной» организации, сколько свидетельство низкой степени дифференциации промышленности. Здесь можно наблюдать, как в одном и том же помещении один и тот же производственный процесс выполняется машиной и вручную. Справа машина наматывает нить на катушку, слева рука работницы вращает колесо: в обоих случаях один и тот же процесс. Большая часть рабочих – крестьянки, и среди них не много членов партии.

У них нет единой рабочей одежды, нет даже рабочих фартуков, и они сидят на своих местах, словно занимаются домашней работой. Уютно и неторопливо склоняют они свои замотанные шерстяными платками головы над работой. А вокруг них плакаты, заклинающие все ужасы машинного производства.

Неизвестный фотограф. Без названия (Вс. Мейерхольд и З. Райх). После 1930 г.

Вот рабочий, рука которого попала между спицами машинного колеса, вот другой, колено которого зажало между шатунами, вот третий, который спьяну перепутал выключатели и устроил короткое замыкание. Изготовление более тонких елочных украшений – полностью ручная работа. В светлой мастерской сидят три работницы, одна нарезает посеребренные нити на короткие кусочки, собирает в пучок и связывает проволочкой, сматывающейся с катушки. Она пропускает эту проволоку сквозь свои зубы как через прорезь. Потом она распушивает блестящие связки в звездочки и отдает их в таком виде напарнице, которая приклеивает к ним бумажных бабочек, птичек или дедов-морозов. В другом углу этого помещения сидит еще одна женщина, делающая кресты из канители, по одному в минуту, подобным же образом. Когда я склоняюсь над колесом, которое она вращает, чтобы понаблюдать за ее работой, она не может удержаться от смеха. В другом помещении делают серебряную тесьму. Это продукция для экзотической части России, поскольку тесьма идет на изготовление персидских тюрбанов. (Внизу рабочий делает канитель: он обрабатывает нить наждаком. Проволока утоньшается до предела и после этого серебрится или покрывается другими металлическими красками. После этого она попадает на чердак, где ее сушат при высокой температуре.) – Потом я прошел мимо биржи труда. В середине дня у входа в нее развертываются закусочные, которые предлагают горячие пироги и жареные ломтики колбасы. С фабрики мы поехали к Гнедину87. Он выглядит уже не так молодо, как два года назад на вечере в российском посольстве, когда я с ним познакомился. Но он все так же умен и симпатичен. Я очень осторожно отвечал на его вопросы. Не только потому, что люди здесь вообще достаточно обидчивы, а Гнедин особо привержен коммунистическим идеям, но и потому, что здесь осторожность в выражениях – способ убедить партнера в своей серьезности. Гнедин – референт по Центральной Европе в Министерстве иностранных дел. Его достаточно впечатляющая карьера (он уже отказывался от более заманчивых предложений) связана с тем, что он сын П. Прежде всего он одобрительно отметил, что я подчеркнул невозможность сравнения в частностях условий жизни в России и в Европе. Я зашел на Петровку, чтобы продлить разрешение на пребывание на шесть недель. После обеда Райх решил один пойти к Асе. И вот я остался один, ел и писал. Около семи пришел Райх. Мы вместе пошли в театр Мейерхольда и встретили там Асю. Вечер для нее и Райха прошел под знаком дискуссионного выступления, которое Райх должен был сделать в ответ на ее пожелание. Но до этого не дошло. Тем не менее ему пришлось провести два часа в кругу участников дискуссии на подиуме. За длинным зеленым столом сидели Луначарский, Пельше, начальник художественного отделения Главполитпросвета, который вел дискуссию, Маяковский, Андрей Белый, Левидов и многие другие. В первом ряду партера сам Мейерхольд. В перерыве Ася ушла, и я проводил ее немного, так как один я все равно не мог следить за обсуждением. Когда я вернулся, то с энергией демагога выступал представитель оппозиции. И хотя в зале большинство составляли противники Мейерхольда, ему все же не удавалось завоевать симпатии публики. И когда наконец взял слово Мейерхольд, его встретили бурные аплодисменты. Однако, к своему несчастью, он полностью положился на свой ораторский темперамент.