Петр I - Василий Берг
Фридриху Августу не удалось выбить из Варшавы своего конкурента. В феврале 1706 года шведская армия под командованием фельдмаршала Карла Густава Реншильда нанесла его войску сокрушительное поражение близ Фрауштадта.[66] «Все саксонское войско от Реншельда разорено и артиллерию всю потеряли, – писал Петр Федору Головину. – Ныне уже явна измена и робость саксонские: тридцать тысяч человек побеждены от восьми тысяч! Конница, ни единого залпу не дав, побежала; пехота более половины, кинув ружья, сдалась, и только наших, одних, оставили, которых не чаю половины в живых. Бог весть, какую нам печаль сия ведомость принесла и только дачею денег беду себе купили». Разгромом при Фрауштадте дело не закончилось – ушедший от Гродно король Карл совершил опустошающий рейд по Саксонии. В результате Август отказался от претензий на польскую корону, разорвал союз с Россией и обязался хранить верность Карлу. Русские остались один на один со шведами, поддерживаемыми Речью Посполитой. Как говорится, «при таких радостях никакие печали не страшны».
Обосновавшись в покоренной Саксонии, Карл решил сделать передышку, чтобы как следует подготовиться к решающему походу на Россию. Условия для отдыха были замечательными: богатые земли плюс возможность безнаказанно грабить местное население. Но Петр тоже получил передышку… «Сия война над нами одними осталась; того ради ничто так не надлежит хранить, яко границы, дабы неприятель или силою, а паче лукавым обманом не впал», – писал царь адмиралу Федору Апраксину, которому была поручена оборона Петербурга. Наряду с укреплением рубежей и наращиванием мощи Петр развернул дипломатическую игру, целью которой было заключение выгодного мира со Швецией. Выгодного в том смысле, чтобы Санкт-Петербург и побережье Финского залива осталось бы за Россией – все остальное Петр готов был уступить. Речи о том, чтобы остаться «при всем своем» на занятых в ходе войны рубежах, быть не могло, поскольку чаша весов на тот момент склонилась на сторону Карла.
Для игры нужен был посредник, в роли которого могли выступить Британия, Голландия, Франция или Священная Римская империя. Но в Западной Европе полным ходом шла война за испанское наследство[67], и ее участницам было выгодно отвлечение Карла XII на войну с Россией, иначе он мог бы присоединиться к дележу испанского пирога, вероятнее всего – на стороне Франции, но кто его, непредсказуемого, знает? Также никому из западных держав не нравилось усиление России, так что желающих поспособствовать миру между русскими и шведами не нашлось. Более того, Австрия, Голландия и Британия подталкивали Карла к скорейшему выступлению в поход на Россию. Но Карл в подстегивании не нуждался – в своих мечтах он видел Россию раздробленной на мелкие княжества, которые могли разделить между собой Швеция и Польша. Времена меняются, а мечты зарубежных лидеров остаются прежними, разве не так? Карл не раз заявлял о том, что мир с Петром он будет подписывать в Москве. Забегая вперед: в конечном итоге мир был подписан в городе Ништадте, и Карл до этого события не дожил.
Впрочем, один европейский союзник у Петра имелся – Сандомирская конфедерация, сколоченная в мае 1704 года Фридрихом Августом. После отречения Августа конфедерацией руководил великий гетман коронный[68] Адам Сенявский, претендовавший на польскую корону. Корона и стала связующим звеном между ним и Петром, которому по большому счету было все равно, кому она достанется – Фридриху Августу или Сенявскому, лишь бы не оставалась у шведского ставленника Лещинского. И вообще, как известно, на безрыбье и рак рыба – как бы то ни было, до 1717 года, пока над Речью Посполитой не был утвержден российский протекторат, «сандомирцы» были полезны Петру.
Глядя на то, что успевал делать Петр, невольно задаешься вопросом – как ему это удавалось? Ответ прост – благодаря хорошо продуманной кадровой политике и выдающимся организаторским способностям. Петр Первый выбирал себе в помощники людей энергичных, инициативных и ответственных. У каждого из сподвижников, помимо достоинств, были, конечно, и недостатки. Так, например, Меншиков постоянно запускал руку в царскую казну, а умный и опытный фельдмаршал Шереметев иногда допускал поистине детские ошибки – можно вспомнить хотя бы осаду Дерпта, во время которой он готовился штурмовать город с наиболее укрепленной стороны. Но за ум, верность и исполнительность Петр прощал многое. Главное – знать, что человек исполнит данное ему распоряжение в точности, безотлагательно и наилучшим образом. Разумеется, контроль за исполнением распоряжений осуществлялся, но много времени на него не уходило.
Чем занимался царь помимо государственных дел и модернизации армии? Как известно, охотиться Петр не любил и к шахматам, известным на Руси со времен Ивана Грозного, а также к картам, пристрастия не имел – «игрушечные» войны его нисколько не интересовали, а чтение было для Петра частью работы – он читал не для удовольствия, а в практически-познавательных целях. Чем же оставалось развлекаться? Только одним – пирушками в кругу друзей-сподвижников. Пировали, что называется, «на всю катушку» – гулять так гулять. «Для (иностранного посланника) в России (такого рода) попойки представляют великое бедствие, – писал в своем дневнике датский посланник Юст Юль, – если (он) в них участвует, то губит свое здоровье; если же устраняется, то становится неугодным царю, не говоря уже о том, что (подобное его отсутствие) вредно (отзывается) на (вопросах) служебных – (на) делах его короля, часть коих приходится вершить на таких собраниях. А спастись от (необходимости) пить (на здешних пирах) невозможно. Нет таких уловок, которых я не придумывал бы, чтобы избавиться от (насильственного) спаивания. Однажды я имел (даже) доверительный (по этому предмету) разговор с царским духовником,[69] (которому) обещал уплатить пятьсот ригсдалеров[70] на постройку монастыря или для другой богоугодной цели по собственному его усмотрению, в случае, если ему удастся убедить царя не заставлять меня пить; но я думаю, что он никогда не посмел предложить этого царю… Я ходатайствовал пред царем, чтоб он (вообще) не принуждал меня пить, ибо, как он сам видит, пить много я не могу; (ссылался я) и на то, что мое поведение во хмелю внушает опасение, как бы я когда-нибудь не
