Реквием разлучённым и павшим - Юрий Фёдорович Краснопевцев
Барак гудел долго:
— Ничего! Попадет он, гад, к нам, уж не помилуем!
* * *
Между тем встречи Алтайского с капитаном Тяпцевым стали регулярными. Серый «воронок» чуть ли не каждый день доставлял Юрия Федоровича к знакомому двухэтажному зданию.
— В общем, Алтайский, как ни крутите, но у меня есть еще одно доказательство не в вашу пользу. С обвинением в шпионаже вам придется согласиться! — сказал Тяпцев при одной из таких встреч. — Михайлов показал, что однажды он дал вам 50 иен и вообще помог вашей семье, устроив вашего отца на работу в железнодорожную библиотеку. Что вы на это скажете? Полсотни иен — ведь это же плата за оказанные вами услуги…
Благодушное настроение Алтайского мигом испарилось, мысль заработала четко, когда он почувствовал решимость капитана довести до победного конца порученное ему дело.
— Нет, никаких денег Михайлов мне не давал, — уверенно ответил Алтайский. — И в библиотеке мой отец никогда не работал, что очень легко проверить — ведь СМЕРШ сейчас есть и в Харбине… Правда, в то время зарплаты мне не хватало, у меня родился сын, а цены росли, деньги обесценивались…
Вдруг поток его мыслей оборвался. Алтайский снял очки, закрыл ладонью глаза, потер пальцами лоб…
— Постойте! Деньги… — медленно сказал он и вдруг ахнул. — Капитан, я понял, за что мне мстит Михайлов!
— Это к делу не относится, — безразлично сказал капитан.
— Да как же не относится? — перебил Алтайский. — Вы понимаете, в то время я действительно нуждался. Верейский давал мне взаймы небольшие суммы, которые потом я отдал ему с лихвой. Может, это и были деньги Михайлова? Но честно говорю вам, я этого не знал. Михайлов может мстить мне вот за что… Однажды, когда я работал в туристбюро, ко мне обратился комендант советского консульства Шишаков. Обычно он подходил к левому углу прилавка билетной кассы, стараясь выбрать момент, когда никого не было поблизости, — тогда он мог говорить спокойно, не боясь быть подслушанным. Так было и в тот раз. Шишаков попросил меня достать билеты в одном купе для двоих дипкурьеров. «Если дипкурьер едет внизу — шпик над ним, если вверху — шпик под ним. Помогите избежать этого», — попросил Шишаков. Я посмотрел записи билетной кассы о проданных местах и увидел, что действительно в трех купе первого класса, выделенных нашей кассе, верхнее или нижнее места уже заняты — Танака, Хасимото, Хасегава.
Алтайский замолк на какое-то мгновение, собираясь с мыслями, потом продолжил:
— Тогда я позвонил на вокзал, где еще со времени работы сторожем у меня оставались друзья-китайцы, старые кавежедеки, хорошо говорившие по-русски. Я попросил их прямо в вокзале купить для меня две плацкарты в одном купе. Вот и все… Я взял деньги у Шишакова, в обеденный перерыв съездил на вокзал и под вечер вручил ему билеты с местами в одном купе. В своем журнале я сделал запись, что выданы только билеты без плацкартов, то есть в общий вагон первого класса. Представьте себе ' недоумение и злость шпиков, когда, следуя по пятам за дипкурьерами, они вынуждены были остаться перед закрытой у их носа дверью парного купе! Так я делал несколько раз. Кстати, это тоже легко проверить — Шишаков, несомненно, подтвердит все рассказанное мною…
Алтайский замолчал и с горечью добавил:
— Но к этому оказались примешаны деньги… Дело в том, что Шишаков оставлял мне деньги для покупки билетов с небольшим запасом — оплачивал такси для поездки на вокзал и потом не брал сдачи. Я пытался подсовывать ему эту сдачу с просьбой передать в фонд Красной Армии, но неизменно встречал вежливую улыбку: спасибо, то, что вы делаете для нас, стоит дороже. Действительно, возможность оказаться в случае разоблачения с переломанным хребтом была для меня весьма реальной, я хорошо понимал рискованность своих действий… Вскоре я уволился и, как мне кажется, своевременно. Стал варить мыло, занялся парфюмерией. Зарабатывал хорошо, расплатился со всеми, кому обязан был хоть на грош…
— При чем же здесь месть Михайлова? — перебил капитан.
— Вы думаете, Михайлов так и не сообразил, кто рисовал ему дулю на дверях купе советских дипкурьеров? Просто он не успел уничтожить меня физически… Но ведь он Ванька-Каин, ему и вашей силы достаточно, чтобы уничтожить меня духовно — ему нужно, чтобы вы меня наказали, озлобили несправедливостью и сделали из меня потенциального врага своей Родины…
Капитан наблюдал за Алтайским: когда он волновался и случайно встряхивал наголо остриженной после болезни головой, очки сползали, Алтайский то и дело тыкал их пальцем, поправляя. Жест получался какой-то мальчишеский, а очки давно пора было списать в утиль…
При последних словах Алтайского капитан встрепенулся:
— Ну и язык же у вас! Только и мы это можем понять. Никто не собирается уничтожать вас ни физически, ни морально!
— Не знаю, — недоверчиво сказал Алтайский. — Разве вы не хотите сделать из меня преступника? Вот вы и сейчас говорите одно, а я думаю другое: пожалел волк кобылу…
— Нет! — перебил капитан, чуть улыбнувшись. — Вы не кобыла, да и мы не волки! Могу вам сообщить, что мы посоветовались и решили не предавать вас суду военного трибунала, ввиду отсутствия достаточных оснований.
Алтайский широко раскрыл глаза, голова его дернулась, очки опять съехали на нос, но он и не думал их поправлять…
Капитан продолжил:
— Но дело в том, что вы человек все-таки по-своему опасный и у нас быстро заработаете пункт десятый — за пропаганду и агитацию уже среди коренных советских граждан, поэтому…
— Отпустите меня к семье? — с придыханием спросил Алтайский.
— Нет. Этого сделать мы тоже не можем. Вы будете плохим агитационным материалом о том, как здесь вас встретили…
— Значит, вы меня направите на работу? — с надеждой спросил Алтайский.
— На работу —
