Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев
Проходит местный водопроводчик Ахмед с большим красным разводным ключом. Продление рода у него в крови. Плотоядно пожирает дамочку глазами до тех пор, пока та не скрывается в подъезде жёлтого двухэтажного дома, предварительно выщелкнув далеко на тротуар испачканную губной помадой сигарету. Ахмед прослеживает траекторию табачного «поцелуйчика». Он наверняка пошёл бы вслед за дамочкой, но у него заказ «с интересом» в другом доме.
Его начальник Абдурахман Камалович всегда говорит: «Если у Ахмеда нет интереса, он не придёт». Возможно, что «интерес» они как-то делят между собой. Поэтому к пенсионерам и малоимущим Ахмед не идёт — вызывать его бесполезно. У Ахмеда большая семья и много родственников. У его начальника — тоже. И всех надо кормить. Хорошо ещё, что проживают они компактно в «немецких» домах. Семья Ахмеда занимает квартиру бывшего фрезеровщика с Кировского завода, а Абдурахман Камалович поселился на более просторной площади, где раньше проживал военпред довольно высокого чина.
В округе много азербайджанцев, дагестанцев и других представителей республик свободных, которых в своё время сплотила навеки Великая Русь, пребывающая сейчас в состоянии анабиоза. Евреев, правда, становится меньше. Они постепенно меняют ниши обитания, табели о рангах, продвигаясь по иерархической лестнице всё выше и выше. Ещё в 50-60-е годы ювелиры, снабженцы, портные, скорняки, часовщики, приёмщики утильсырья и даже сапожники почти все были евреи. Сейчас эту нишу занимают другие национальности, среди которых иногда попадаются и русские. А куда делись те? Перешли на очередной этаж ещё выше. Сейчас среди них немало шоуменов. А в основном — банкиров, советников по экономическим и политическим вопросам, бизнесменов, владельцев притонов и масс-медиа. Представляете, бывший завскладом, а теперь банкир? Впрочем, ничего удивительного тут нет.
Даже Яшка Сапиро из бедной еврейской семьи, из коммуналки (14 комнат вдоль длинного коридора с некрашеным полом), слюнявый ленинградский аккордеонист со средним техническим образованием, с засаленными лацканами пиджака, с полувиноватой улыбкой и несовместимой с ней повсеместной настырностью, — даже он умудрился уехать на родину своих предков в Израиль. Там он научился печь кошерные пирожки с капустой, а на вырученные от продажи деньги стал скупать в Санкт-Петербурге квартиры. Первая была куплена на Старом Невском у бедной старушки. Бедный может купить только у бедного. Вторая, трёхкомнатная, — в Сестрорецке. Ну, а там пошло-поехало.
— Зачем тебе столько квартир? — вопрошал я в недоумении.
— А куда мне девать деньги от пирожков? — вопросом на вопрос отвечал он. — И потом это компенсация за моё трудное детство и юность. Когда живёшь, главное, чтобы было на что.
Умные ребята. Всё берут головой. В голову же ничего не берут.
Из-за угла появляется бомж с пунцовой физиономией, обросшей несвежей бородой. За собой он тянет старую полуразвалившуюся детскую коляску с прикреплённой к ней большой картонной коробкой из-под телевизора TOSHIBA. Лицо отрешённое, напоминает бредущего в пустыне бедуина или пророка. Но это только внешнее сходство.
Сигаретка, брошенная беспечной дамочкой, как раз оказывается на его пути. «Пророк» приседает, раскуривает. И огня не надо, не потухла ещё. Поднимает лохматую голову вверх, будто благодарит Всевышнего за подарок. Добредает, наконец, до мусорного контейнера, профессионально орудует в нём металлическим крючком, достаёт кулёк с пищевыми отходами, копается в нём, извлекает недоеденные куриные крылья, пропихивает их через бороду в рот, заедает кислой капустой из другого кулька. Запустив руку в контейнер по самое плечо, смотрит в небо, шевеля губами, будто читает молитву. Нащупав, вытаскивает бутылку из-под вермута, долго высасывает остатки содержимого. Почти ресторанное меню. И платить не надо. Круговорот еды в природе. «Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их». И птиц питает, и бомжей — всех, кто не подвержен суете, питает даром. «Вы не гораздо ли лучше их?»
К помойке подбегает стая собак. Голов десять, не меньше. Бомж замирает, изображая неодушевлённый предмет — что-то вроде старого сухого дерева. И кстати, весьма похоже. Как вести себя с конкурентами, он знает лучше любого менеджера. Законы рынка жестоки и бескомпромиссны: почуют соперника — сожрут.
Самое интересное, что среди беспородных сук и шелудивых кобелей выделяется молодой, хорошо сбитый далматинец. Собаки рыщут по раскиданным вокруг мешкам с мусором и отходами, которые почти повсеместно обрамляют территории вокруг мусорных контейнеров. Где беспорядок в головах, там беспорядок и вне голов. Далматинец приближается к застывшему бомжу, нюхает опущенную вниз правую руку, одним касанием лижет его грязную кисть и бежит по газону внутрь жилого квартала. За ним устремляется вся свора. Можно только догадываться, какой масти вырастет в этой «семье» потомство.
Наконец картина становится более динамичной: на арену въезжают рыцари-байкокруты. Их двое. Один на маунтинбайке на толстых колёсах, другой в стойке высокого старта на бээмиксе с низкой рамой, поднятым вверх рулём и опущенным вниз седлом. Когда бээмиксник изредка на него садится, то коленями почти достаёт до подбородка. Байкеры начинают делать круговые виражи, словно цирковые наездники: один поднимает своего «коня» на дыбы и долго едет на заднем колесе, другой же наоборот, встав на специальные осевые подножки, пытается вздыбить свой велосипед с противоположной стороны. На какой-то момент ему это удаётся, и он даже прокручивает раму вокруг своего тела, но запинается при переносе ноги и падает.
Тинейджер в «космических» наушниках эту аварию игнорирует. Недавний эквилибрист лежит под своим бээмиксом, изображая убитого ратника. Напарник подъезжает к нему, наклоняется, подсовывает под нос открытую пачку сигарет. Ратник тут же оживает и, облокачиваясь на тротуар, прикуривает. Так они и курят: один лёжа на асфальте под велосипедом, второй с прилепленным к губе окурком пытается, стоя на педалях, держать равновесие, не двигаясь с места. Вся сцена напоминает инсталляцию в музее современного искусства. Мимо них пробегает пожилой джоггер в красных трусах и с надвинутым на голову капюшоном вылинявшей курточки.
На сцене появляется ещё один персонаж: малый лет десяти с большим молотком-гвоздодёром. Одет в замызганную, неопределённого цвета синтетическую куртку, в мятые штаны, на ногах — резиновые сапоги зелёного цвета. С уважением смотрит на курящих байкеров.
У дома, где истуканом сидит тинейджер, малый находит небольшую глубокую лужу, смело заходит в неё и начинает месить грязь — толчёт воду в ступе. Издалека напоминает винодела, месящего в бочке виноград. Брызги от лужи
