Бубнов Викторович - Спартак: 7 лет строгого режима

Сколько ему было лет, не знал никто. Но родился он не в 1902 году, как было написано в паспорте, а раньше. То ли в 1898, то ли в 1899-м. Год рождения ему поменяли, чтобы избежать призыва в армию в Первую мировую войну. По другой версии, годы ему позже добавили, чтобы в сталинских лагерях не послали на лесоповал, куда зэков старше 50 лет не отправляли.

Спрашиваю однажды:

«Николай Петрович! Как вы все помните?» — «Ты знаешь, Саша, как с Лениным встречался, помню, стихи помню, а вот что вчера было, забываю».

К нему можно было прийти в любой жизненной ситуации. Можно было сказать: «Николай Петрович! У меня проблема, тупик, не знаю, что делать. Помогите».

Дед решал любые материальные вопросы. Конечно, санкции Бескова тоже были нужны, но многое Дед втихаря делал. Бесков, когда узнавал об этом, возмущался, мол, Старостин футболистов развращает.

Но как что плохо, все сразу к Старостину шли. И слышали:

«Хе! Такая же проблема у меня была еще в 20-м году. Решить ее можно так-то и так-то».

У него на все были ответы, и он всем помогал. Поэтому к человеку, который к тебе так хорошо относится, все относились так же хорошо, несмотря ни на что.

Дед не любил «Динамо». Мне он симпатизировал, но говорил так: «Бубнов — классный футболист. Но все-таки это человек Бескова. Он ведь шел не в «Спартак», а к Бескову».

Однажды Дед пригласил нас с Федором Черенковым к себе домой. Его квартира находилась в самом центре Москвы, на улице Горького, напротив кинотеатра «Россия». Я сразу согласился. Было очень интересно посмотреть, как живет Старостин. У Бескова я уже бывал, а у Деда нет.

Приняли нас очень хорошо. Сестры Николая Петровича, их мужья, дети, внуки, правнуки — все жили в этой квартире, которая больше напоминала музей. Комнаты — анфиладой, одна переходила в другую. На стенах — портреты и фотографии родственников, снимки команд и футболистов, какие-то кубки. Дед сам нас провел по всей квартире. Показал огромную резную антикварную кровать: «Здесь я сплю». Ванную комнату: «Здесь я моюсь. Ванна скользкая. Недавно упал, чуть ребра не сломал». Туалет: «Здесь я...»

Все в квартире Деда было старым и крепким, как и он сам. И он ничего не хотел в ней менять.

Дед посадил нас за стол, принесли хорошо заваренный чай в стаканах с серебряными подстаканниками:

«Вот за этим столом мы всей командой разборы проводили. Все сами решали, без тренера. Состав обсуждали. Посылали друг друга куда подальше, если не согласны были. Тренер скорее как организатор был. И все родственники здесь тоже были. Потом многие переженились».

Я слышал, что именно от Старостина пошла спартаковская демократия. На самом деле это была не демократия, а семейственность, клановость. Я потом спрашивал Деда про спартаковский дух.

«Какой дух! — отвечал он. — Это все журналисты придумали. А мы здесь просто собирались, пихали друг другу, вот и весь дух».

Точно так же Дед говорил и про спартаковскую погоду: «Нет никакой спартаковской погоды. Это миф. Кто-то придумал, и все повторяют».

Да, мифы вокруг «Спартака» возникали, но правдой было и то, что в клубе никогда не было диктатуры. Не было отношений, построенных на жестком подчинении, как в ЦСКА или «Динамо». И все это шло от братьев Старостиных, от отношения к «Спартаку» как к семейному делу.

Конечно, кто-то был старшим, но его не боялись. В лицо могли сказать все, что угодно. Дед всячески такую семейную атмосферу старался поддерживать. Он считал, что наказывать можно жестко, но в то же время игроки, как дети, должны были понимать, что они остаются родными и любимыми.

После посещения квартиры Старостина я понял, почему у него такое скептическое отношение к тренерам. Дед на самом деле считал, что все решает команда. Хотя рассказывали, что когда Дед сам был тренером, ставил себя очень жестко, пусть и не был диктатором.

У него и любимчики были. Рассказывали, когда Симонян не стал Виктора Папаева в состав включать, Дед пожаловался на него брату Андрею:

«Ты знаешь, Андрей, Никита сошел с ума. Он Папаева не поставил». — «Да ты что, Моцарта футбола на поле не выпускает?! Я на матч не пойду, мне такой футбол не нужен».

И это при том, что Симоняна они оба уважали и ценили, иначе он никогда не стал бы тренером той великой команды.

Старостин в душе меня любил. Не случайно написал в своей книге: «Если бы в «Спартаке» было 11 Бубновых, мы бы далеко ушли». Когда я только пришел в «Спартак» и поселился в Тарасовке, чтобы иметь возможность полноценно тренироваться, Дед не верил, что такое возможно. Как многие тоже не верили. Для Старостина такое предельно профессиональное отношение к делу было чем-то из ряда вон выходящим.

Хотя, говорят, Дед тоже был профессионалом до мозга костей. Всегда режимил, следил за весом.

Однажды я спросил Деда: «Николай Петрович! А как вы в футбол играли? Никогда вас не видел на поле, хотя хронику всю пересмотрел».

Дед взял паузу, а потом произнес: «Ты знаешь, Саша! Футболист я был... так себе!»

Я чуть не упал.

Поэтому его брат Андрей Петрович говорил Бескову: «Кость! Ты не слушай этого дурака. Он в футболе ничего не понимает».

Но Дед к этому спокойно относился, и авторитет его от этого не падал. Рассказывал: «Я бежал, как ломовая лошадь, и подавал в штрафную. Вот и вся игра».

Те, кто видел Старостина на поле, говорили, что он был очень скоростным и очень выносливым.

Дед никогда не выходил из себя. Единственный раз я видел его в гневе, когда мы проиграли «Днепру» 2:4. Он сидел на скамейке запасных, смотрел, как нам забивают голы, и рычал: «Ненавижу!» Я в первом тайме получил травму и потому сидел рядом с ним. То, что увидел и услышал, поразило.

У Старостина были, как я говорил, свои симпатии и антипатии среди футболистов. Он не любил, например, Сергея Швецова, которого взяли в «Спартак» из «Зенита» по настоянию Бескова. Или Алексея Мелешкина из «Локомотива», которого также пригласил в «Спартак» Бесков.

Что еще поражало: ни Дед, ни Бесков не ругались матом. У них даже не вырывалось! А сегодня ругаются все, по губам видно. Орут как бешеные! Эти, особенно Дед, в любой ситуации находили слова, которые пробирали сильнее любого мата.

Дед любил меня брать на различные собрания. С годами он стал плохо слышать, и я повторял ему на ухо заданный вопрос. Дед любил встречаться с болельщиками, его приглашали в МИД, в посольства. Когда начинали задавать вопросы, Старостин говорил: «Мы обязуемся говорить вам правду и ничего, кроме правды». Он всегда оригинально и интересно отвечал. Я любил его слушать. Причем и на таких встречах отвечал Старостин не сразу, а брал паузу. Подумает, все взвесит и начинает говорить.