Борис Орлов - Записки летчика-испытателя

Вот какой народ собрался в нашей команде, было от чего прийти в уныние нашим инструкторам.

Однако не всегда жизнь следует логическим законам: из этой группы, поспешно набранной из людей, казалось бы, не совсем подходящих для школы летчиков-испытателей, за все прошедшие годы не разбился никто! Подобного набора за всю историю существования ШЛИ не было, в некоторых выпусках погиб каждый второй, а в некоторых в живых осталась треть…

Трудно понять, почему так случилось. Сначала я пытался объяснить себе этот факт тем, что в нашем наборе подобрались люди, уже "битые" жизнью, по многу лет терпеливо надеявшиеся стать испытателями, понимавшие, что их шансы весьма невысоки, и, когда их мечта осуществилась, они с повышенной ответственностью отнеслись к делу. Но другие, кому не повезло, кто погиб, тоже почти все пробивались в испытатели с трудом и тоже относились к работе серьезно. Наверное, нам просто повезло — другого объяснения я не нахожу…

В итоге поработали "коты в мешке" совсем неплохо: почти все пролетали на испытаниях по два десятка лет. кое-кто и больше, десять человек дослужились до звания "Заслуженный летчик-испытатель СССР", четверо стали Героями Советского Союза, а Игорь Волк даже слетал в космос!

Продолжу рассказ нашей жизни в школе летчиков-испытателей.

Обустроившись в уютных "финских" домиках общежития, наскоро познакомившись друг с другом, мы собрались на первую встречу с руководством школы. В класс вошел здоровенный человечище с кудлатой головой — уже знакомый мне М. К. Агафонов, — сел, положил на стол внушительные кулаки и произнес, вернее, прогремел примерно следующее:

— Вам здорово повезло. Теперь все в ваших руках, от вас зависит ваше будущее. Цацкаться с вами не будем: два, три контрольных полета — и должны быть готовы лететь самостоятельно на любой технике. Будете пьянствовать, безобразничать — выгоним.

Вот и все. Скромненько, как говорится, но впечатляюще… Пить, плохо себя вести мы как-то не намеревались, не для того годами пробивались в эту школу, но вот лететь на незнакомой технике после двух контрольных полетов казалось чем-то из области фантастики.

В обычной авиации летчика, регулярно летающего на одном типе самолета (вертолета), замучают контрольными полетами и проверками: после отпуска, болезни, переезда на новое место службы, при переходе на другое упражнение и т. д. и т. п., а здесь садись и лети, на чем не только ни разу не летал, но порой и не видел!

Я в аэроклубе выполнял по тысяче и больше полетов в год, но после отпуска исправно получал свои десять контрольных полетов, прежде чем начать самостоятельную тренировку. Годами изучая один и тот же самолет, мы каждый раз перед зимними и летними полетами проводили летно-технические конференции, обсуждая проблему: как пользоваться подогревом воздуха в карбюраторе, как рулить на лыжах и не встать на нос при торможении на колесах… А тут — такие требования! Туда ли мы попали, справимся ли?

Мы, конечно, представляли, что методика обучения в ШЛИ отличается от обычной, по которой принято готовить летчиков, но в то, что будет представлена такая самостоятельность, поверить было трудно. Однако делать нечего, пришлось принять все к сведению и исполнению.

Оставалось пройти еще одно испытание — медкомиссию. В аэроклубе и сборной медицина ко мне претензий не имела, так что волновался я не больше обычного, идя в поликлинику ЛИИ.

Прохожу специалистов, все в порядке, на очереди — осмотр у отоларинголога. Врач поставила меня в угол, велела заткнуть одно ухо и приготовилась шептать положенные испытательные слова, но тут, как оказалось, на мое счастье, ее куда-то вызвали. Дело продолжила молоденькая медсестра, начала свое шептание, но я слышал ее слова плоховато: мешало то ли бульканье кипящей воды в какой-то медицинской кастрюльке, то ли звяканье железяк за открытым окном: может, шептала она тише обычного, но скорее всего, сказались последствия старой звуковой травмы от стрельбы из проклятого ШКАСа.

Девушка сочувственно посмотрела на меня и сказала, что меня могут забраковать, так как мой слух ниже нормы.

Дыхание мое остановилось, свет в глазах померк… Господи! Неужели все! Стоять на пороге мечты, столько лет добиваться цели и в последний момент потерпеть крах! Худо мне было…

Вошла врач, спросила сестру, как у меня дела, и я услышал: "Нормально, все в порядке". Обмякший от пережитого, я вывалился из кабинета, забыв поблагодарить свою спасительницу… Потом, правда, я опомнился, заходил в поликлинику, чтоб её найти, но больше ее не видел.

Вскоре состоялось знакомство с инструкторами. Мне они представлялись почти полубогами да и на самом деле были людьми незаурядными. Лев Васильевич Фоменко, Николай Иванович Нуждин, Михаил Михайлович Котельников, Георгий Сергеевич Тегин, Виктор Иванович Кирсанов, начлет Михаил Кондратьевич Агафонов — летчики с большим опытом испытательной и инструкторской работы, они могли и умели дать нам то, что может потребоваться в работе летчика-испытателя и, главное, приучить к самостоятельности, дотоле нам неведомой.

Игорь Волк, Станислав Близнюк и я попали в группу Н.И.Нуждина, могучего кряжистого полковника с индейским профилем, весьма жесткого и требовательного инструктора, как выяснилось впоследствии. Познакомившись с нами, Николай Иванович сказал слова, справедливость коих подтвердилась моим последующим опытом. Примерно, это звучало так: "Если вы будете работать хорошо, то не ждите похвалы, так как испытатель работать плохо не может. Незамеченными не останетесь, будут и признание, и уважение. Но, если провинитесь (тут он употребил другое, менее благозвучное слово), знайте, что потом очиститься будет очень трудно, помнить ваш "ляп" будут долго, возможно, всю вашу жизнь. Так что все в ваших руках", — повторил он слова М. К. Агафонова.

По предварительному плану, месяца два нас должны были учить всяческим наукам, вплоть до высшей математики, и только после этого начинались полеты, но нашу группу Николай Иванович "вытянул" на аэродром через месяц, а потом и другие инструкторы не могли усидеть без дела.

Методика обучения у Н.И. Нуждина была своеобразной: он показывал в полете только особенности пилотирования того или иного самолета, какие-нибудь сложные режимы, ранее нами не выполнявшиеся, в остальном же представлял нам полную самостоятельность. На земле он тоже не "стоял над душой", мы должны были сами изучать технику, инструкции, описания, тренироваться в кабинах. К инструктору полагалось обращаться только тогда, когда все остальные возможности познавания были исчерпаны. Но если в чем-то допускалась оплошность, то немедленно разражалась гроза. Меня, уже привыкшего к своему более-менее привилегированному положению в аэроклубе, брала оторопь, когда приходилось выслушивать сентенции грозного инструктора…