Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев
Тучи с ожерёба
Ржут, как сто кобыл,
Плещет надо мною
Пламя красных крыл.
Небо словно вымя,
Звезды как сосцы.
Пухнет Божье имя
В животе овцы.
Верю: завтра рано,
Чуть забрезжит свет,
Новый под туманом
Вспыхнет Назарет.
Новое восславят
Рождество поля,
И, как пёс, пролает
За горой заря.
Только знаю: будет
Страшный вопль и крик,
Отрекутся люди
Славить новый лик.
Скрежетом булата
Вздыбят пасть земли…
И со щёк заката
Спрыгнут скулы-дни.
В возрождённой столице. 12 марта[17] 1918 года Председатель Совета народных комиссаров В.И. Ленин въехал в Кремль. Москва вновь получила статус столицы. Случилось это в первую годовщину Февральской революции, которая произошла 27 февраля (по старому стилю). Вождь большевиков любил символику.
Год демократии и свобод, захлестнувших Россию! «Русские ведомости» отмечали его «достижения»: потеряны Украина, Польша, Прибалтийский край, Финляндия и часть закавказских территорий с 50 миллионами народонаселения. В «Новом слове» П.А. Ашевский иронически отвечал на вопрос, что от чего осталось: «от царя – распутинские анекдоты», «от великой России – приятные воспоминания», «от Учредительного собрания – рожки да ножки», «от русской армии – Крыленко», «от русского флота – “нелюдимо наше море”», «от солдат – мешочники», «от офицеров – намогильные кресты и другие знаки отличий», «от гражданина – панихиды», «от семи повешенных – семь расстрелянных». Во что превратилась жизнь? «В каторгу. Каторга – в господствующее сословие. Война – в мир. Мир – в войну. Законы – в декреты. Суды – в самосуды…»
Большую часть этого года (март – октябрь) властвовало Временное правительство, которое полностью дискредитировало себя. Не внушали доверие и большевики, нахрапом перехватившие власть 7 ноября 1917 года. Максим Горький, снискавший звание буревестника революции, писал в своей газете «Новая жизнь»: «С сегодняшнего дня[18] даже для самого наивного простеца становится ясно, что не только о каком-нибудь мужестве и революционном достоинстве, но даже о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов, ради продления ещё на несколько недель агонии своего гибнущего самодержавия готовы на самое постыдное предательство интересов родины и революции, интересов российского пролетариата, именем которого они бесчинствуют на вакантном троне Романовых».
Трудно было сказать что-то положительное о государстве, которое погружалось в хаос распада и дикости. И.А. Бунин на третий день после переезда советского правительства в Москву писал:
«Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда: открылась в гнуснейшем кабаке какая-то “Музыкальная табакерка” – сидят спекулянты, шулеры, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алёша Тол стой, Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал “Гаврилиаду”, произнося всё, что заменено многоточиями, полностью.
Читал о стоящих на дне моря трупах, – убитые, утопленные офицеры. А тут “Музыкальная табакерка”».
Вот в этот раздрай и неразбериху в общественной жизни возвратился в Москву С.А. Есенин и без тени смущения заявил:
Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
Весной 1918 года в это мало кто верил. О. Леонидов писал в журнале «Свободный час» (1919; № 8): «Г-жа Есенина, хотя и терпеливая, но вряд ли дождётся того момента, когда её сын прославится». Тогда же журнал «Гудки» утверждал: «Нет, знаменитым поэтом Есенин не стал».
…З. Райх работала в Народном комиссариате продовольствия. В Москву приехала с правительством, Сергей Александрович – несколько позже. В это время он сблизился с рядом представителей новой власти. В автобиографии «О себе» (1925) Есенин писал: «В начале 1918 года я твёрдо почувствовал, что связь со старым миром порвана…»
Супруги жили в какой-то гостинице на Тверской. Зинаида Гейман, дочь видного большевика и подруга Райх, вспоминала:
«У них было неуютно, мрачно, по-богемному. У нас роскошно, номер в две комнаты и ванна, свой телефон, бархатная скатерть на круглом столе, который покрывался белоснежной полотняной тонкой скатертью, когда официант приносил блестящий металлический чайный сервиз. Словом, было уютно, и к нам вечерами часто приходил Есенин с Зинаидой.
Она беременна Татьяной. В чёрном платье с высоким воротом. Он в сереньком костюме с галстуком-бантиком, приносил балалайку, пел и читал стихи. Тогда жилось впроголодь, но мы получали паёк – чёрный хлеб и сахар у нас были вдоволь, и мы их угощали».
При переводе правительства в Москву членов Совнаркома и их семьи поселили на Тверской. В гостинице «Красный флот» (бывшая «Лоскутная»), которая находилась на Манежной площади, жил один из сотрудников Цюрупы П.А. Кузько. Есенин познакомился с ним в Петрограде и продолжал встречаться в Москве. Пётр Авдеевич вспоминал:
«Когда Есенин заходил ко мне в “Лоскутную”, он говорил:
– Пётр Авдеевич, а я написал новое стихотворение. Прочитать?
Я, конечно, выражал желание прослушать новое стихотворение и, усевшись за стол, клал перед собой чистый лист бумаги и карандаш. Обычно записанные мною стихотворения я передавал на машинку у себя в канцелярии Зинаиде Николаевне.
Когда Есенин прочитал у меня в “Лоскутной” “Инонию”, она произвела на меня очень сильное впечатление.
Нужно сказать, что о поэзии мы в то время разговаривали очень мало, а если и говорили, то только о стихотворениях Есенина. Темой наших разговоров в это время были Октябрьская революция, её значение и, конечно, Ленин.
Одной из постоянных тем нашего разговора была продовольственная политика Наркомпрода, и Есенин часто спорил со мною, защищая мешочничество и ругая заградительные отряды. Есенин не всегда понимал жёсткую продовольственную политику большевиков, его очень тревожило положение страны – голод, разруха».
Кузько был не только чиновником, но и литератором, поэтому охотно помогал Сергею Александровичу: в канцелярии Цюрупы были отпечатаны поэмы «Пантократор» и «Сельский часослов». Поэму «Инония» Пётр Авдеевич записал собственноручно. Поэма была напечатана в мае и доставила автору немало хлопот. «За мной утвердилась кличка хулигана», – говорил по этому поводу Есенин. Это ещё мягко сказано. Читайте:
Тело, Христово тело,
Выплёвываю изо рта.
‹…›
Даже Богу я выщиплю бороду…
‹…›
Языком вылижу на иконах я
Лики мучеников и святых.
‹…›
Я кричу, сняв с Христа штаны:
