Инна Соболева - Великие князья Дома Романовых
Николай Павлович явно поскромничал. Генерал бил своего августейшего воспитанника и линейкой, и даже шомполом. И не за какие-то страшные провинности, а просто за свойственную любому здоровому ребенку резвость, за самые невинные шалости. Сведения о наказаниях, даже несоразмерно жестоких, наставник никогда не скрывал от вдовствующей императрицы. Она ценила такую откровенность, допуская, что дети ее наделены пороками, которые только суровыми наказаниями и можно искоренить. Сочувствие мальчики находили только у доброй, любящей Лайон.
У великого князя Николая и в самом деле был не самый приятный и безобидный характер. Кавалеры (так называли всех воспитателей и учителей, приставленных к великим князьям) в своих записках на имя императрицы жаловались: «Он постоянно хочет блистать своими острыми словцами и сам первый во все горло хохочет от них, часто прерывая разговор других». В играх с братом и сверстниками, удостоенными великокняжеского общества, бывал Николай груб, заносчив и драчлив. Однажды так ударил игрушечным ружьем по лбу Владимира Адлерберга, что у того остался шрам на всю жизнь. А между тем вполне искренне называл будущего министра императорского двора своим лучшим другом (что и подтвердил впоследствии назначением на пост не только высокий, но и требующий абсолютного доверия монарха).
Особенную тревогу вызывала потребность великого князя постоянно доказывать свое превосходство. Ладно бы в уме, даже в физической силе, а то – в своем праве унижать, заставлять других все делать так, как угодно ему, Николаю. В первую очередь это касалось тех, кто хоть в чем-то его превосходил. Этого он вынести не мог и не успокаивался, пока не доказывал, что способен подавить, унизить того, кто умнее, талантливей, сильнее. С годами эта потребность подчинять и унижать не прошла, наоборот, развилась и приняла изощренные формы.
Мне кажется, именно в этом свойстве Николая Павловича нужно искать корни его отношения к Пушкину. Практически все, писавшие на тему «поэт и царь», считают, что император «пожаловал» поэту унизительное для человека его возраста и положения звание камер-юнкера ради того, чтобы Наталья Николаевна могла быть принята при дворе. Да, император хотел видеть на балах красавицу Натали. Но красавиц много, и многими из них государь бывал увлечен (правда, коротко, мимолетно). Жена Пушкина – лишь одна из них. Не более того. А вот Пушкин – единственный. У Николая хватало художественного вкуса и ума, чтобы понять: это не просто хороший поэт, это поэт великий. В его Николаевское время нет в России никого, чья слава могла бы сравниться со славой Пушкина. Это раздражало. А еще больше раздражало, что этот доморощенный гений так горд, независим, так внутренне свободен. Как раз внутренняя свобода была, пожалуй, тем единственным, чего самому Николаю недоставало. Он это отлично сознавал, хотя и силился скрыть от окружающих. И он наказал Пушкина, покусившись именно на его внутреннюю свободу. Положение вполне взрослого, к тому же прославленного человека, вынужденного носить мундир, какой носят только юнцы, делающие первые шаги в придворной карьере, – это постоянное унижение. А внешне – не придерешься: государь милостиво пожаловал одному из своих подданных придворный чин…
Кавалеры не раз предупреждали: Николай коварен, крайне вспыльчив, самоуверен и жесток. Однажды, «ласкаясь к господину Аделунгу, великий князь вдруг вздумал укусить его в плечо, а потом наступить ему на ноги» и, довольный результатом, повторял это много раз. Объяснить эту выходку можно только одним: Николай испытывал непреодолимое отвращение к мертвым языкам, латинскому и греческому, а именно их и преподавал злополучный Аделунг. Отвращение к латыни было таким стойким, что утверждая план учения своего старшего сына и наследника (будущего царя-освободителя), составленный Василием Андреевичем Жуковским, Николай Павлович исключил из него латинский язык. А в начале 50-х годов император приказал передать все фолианты из библиотеки Эрмитажа в Императорскую публичную библиотеку, объяснив это своими неистребимо мрачными воспоминаниями об изучении латыни. В результате после Николая I ни один русский монарх не изучал древних языков. Правда, вмешательство государя в филологическое образование своих потомков не всегда было столь эмоциональным. Кроме стандартного набора из трех основных европейских языков он приказал включить в план еще и польский. Решение абсолютно прагматичное: Николай понимал, что польские проблемы не ограничатся временем его царствования.
С ранних лет великий князь Николай любил рисовать. В детстве охотно дарил свои рисунки матушке, гувернанткам и, конечно же, обожаемой Лайон. К рисованию у него был определенный талант, который особенно проявился в годы юности, когда заниматься с ним начал профессор Академии художеств Василий Козьмич Шебуев. К этому прекрасному художнику великий князь, обычно высокомерный, испытывал самые дружеские чувства. Доказательства тому письма, которые царственный ученик писал своему наставнику. «Здравствуй, мой милый Вася, сожалею, что Нева препятствует мне тебя видеть, я очень желал с тобой поговорить и поздравить друг друга, как должно товарищам. Прощай. Чмок. Николай». «Милый мой Вася, пришли мне, пожалуй, с посланным рисунки французской армии, а ежели есть у тебя готовые рисунки, так можешь и их прислать: я за тобой не шлю за Невой, боюсь простудить моего дорогого кота заморского». Письма свои Шебуеву, как и рисунки, юный великий князь, еще не подозревавший, что ему предстоит стать императором, чаще всего подписывал монограммой, означавшей «Николай третий Романов». Своего рода пророчество. Правда, он имел в виду только то, что он, Николай – третий сын императора Павла.
Рассказывая о каких-то пристрастиях будущего самодержца, я останавливаюсь прежде всего на тех, которые со временем разовьются. Одни окажутся значимыми только для самого Николая Павловича, как, к примеру, его детские успехи в танцах, которые с годами станут одним из любимых развлечений императора. Сев в седло ребенком, он стал прекрасным наездником. Победив страх, научился отменно стрелять. Навсегда полюбил собак, без которых не представлял своей жизни. В общем, все, заложенное в детстве, в той или иной мере формировало характер человека, которому предстояло три десятилетия безраздельно властвовать огромной державой.
Что касается увлечения будущего монарха рисованием (а ему неизбежно сопутствует интерес к истории искусств), то плоды этого увлечения поистине бесценны: со времен Екатерины Великой никто не приобрел для Эрмитажа (а значит для будущих поколений, в том числе и для нас) такого огромного количества первоклассных произведений живописи и скульптуры, как император Николай, которого многие смеют называть тупым солдафоном.
Великий князь Николай Павлович.
Хотя, конечно, бессмысленно отрицать, что с раннего детства он больше всего на свете любил военное дело. «Успехов я не оказывал, за что часто строго был наказываем… Математика, потом артиллерия и в особенности инженерная наука и тактика привлекали меня исключительно; успехи по этой части оказывал я особенные… – пишет он в своих мемуарах. – Все мысли наши были в армии. Одни военные науки занимали меня страстно, в них одних находил я утешение и приятное занятие, сходное с расположением моего духа».
В 1812 году ему было шестнадцать. Он рвался на фронт. Категорический запрет матери, заявившей, что он еще ребенок, поверг его в отчаяние, он написал Марии Федоровне письмо, в котором умолял позволить ему исполнить долг перед Отечеством, тем более что был шефом Измайловского полка и чувствовал себя способным этим прославленным полком командовать: «Я стыжусь смотреть на себя как на бесполезное существо на земле, которое даже не годно к тому, чтобы умереть храбрецом на поле битвы».
К слову сказать, шефом Измайловского полка Николай стал, когда ему исполнилось четыре (!) года, а сразу после рождения он был награжден орденами Святого Иоанна Иерусалимского и Святого Андрея Первозванного (высшая награда Российской империи) и назначен шефом лейб-гвардии Конного полка. Первому батальону этого полка было присвоено его имя и он (в звании полковника!) с первых дней жизни начал получать причитающееся ему жалование. Это – так, всего лишь информация о том, что значило родиться (не быть, а всего лишь родиться!) великим князем. Дальше, при всей ограниченности выбора, каждый становился тем, на что был способен. Иногда – благодаря положению и воспитанию, иногда – вопреки.
А пока он мечтал об одном: попасть на театр военных действий. Наконец Мария Федоровна сдалась. Но было уже поздно – война закончилась.
Старший брат, снискавший славу освободителя Европы, счел нужным утешить младшего: заметил, что та минута, когда он, великий князь Николай, будет поставлен на первом плане, может наступить скорее, чем это можно предвидеть.
