Земля обетованная - Обама Барак

Разговор, начавшийся за ужином в тот вечер, продолжался в течение следующих нескольких лет. Саманта стала сотрудником моего аппарата в Сенате в качестве специалиста по внешней политике, консультируя по таким вопросам, как геноцид, происходивший в то время в Дарфуре. Она работала в моей президентской кампании, где познакомилась со своим будущим мужем, моим другом и будущим царем регулирования Кассом Санштейном, и стала одним из наших главных суррогатов по внешней политике. (Мне пришлось отправить ее в штрафной изолятор, отстранив от участия в кампании, когда во время, как она думала, не для записи разговора с репортером, она назвала Хиллари "чудовищем"). После выборов я нанял ее на руководящую должность в СНБ, где она проделала отличную работу, в основном не привлекая внимания, включая разработку широкой глобальной инициативы по повышению прозрачности правительства и снижению уровня коррупции в странах по всему миру.

Саманта была одним из моих самых близких друзей в Белом доме. Как и Бен, она вызывала в памяти мой юношеский идеализм, ту часть меня, которую еще не тронули цинизм, холодный расчет или осторожность, выдаваемая за мудрость. И я подозреваю, что именно потому, что она знала эту мою сторону и понимала, за какие струны дергать, она порой сводила меня с ума. На самом деле мы виделись нечасто, и это было частью проблемы; всякий раз, когда у Саманты появлялось время в моем календаре, она считала себя обязанной напоминать мне о каждой ошибке, которую я еще не исправил. ("Итак, какие идеалы мы предали в последнее время?" — спрашивала я.) Она была разбита, например, когда в День памяти армян я не смогла прямо признать геноцид армян в начале двадцатого века со стороны турок (необходимость однозначно называть геноцид — главный тезис ее книги). У меня были веские причины не делать заявления в то время — турки были очень обидчивы в этом вопросе, и я вел деликатные переговоры с президентом Эрдоганом по управлению выводом американских войск из Ирака, — но все же она заставила меня почувствовать себя каблуком. Но как бы ни раздражала настойчивость Саманты, время от времени мне требовалась доза ее страсти и честности, как для проверки температуры моей совести, так и потому, что у нее часто были конкретные, творческие предложения о том, как решать сложные проблемы, на которые никто в администрации не тратил достаточно времени.

Наш обед в мае 2010 года был тому примером. Саманта пришла в тот день, готовая говорить о Ближнем Востоке — в частности, о том, что Соединенные Штаты не подали официальный протест против недавнего двухлетнего продления египетским правительством "чрезвычайного положения", которое действовало с момента избрания Мубарака в 1981 году. Это продление закрепило его диктаторскую власть, приостановив конституционные права египтян. "Я понимаю, что есть стратегические соображения, когда речь идет о Египте, — сказала Саманта, — но разве кто-нибудь задумывается о том, хорошая ли это стратегия?"

Я сказал ей, что, вообще-то, так и было. Я не был большим поклонником Мубарака, но пришел к выводу, что разовое заявление с критикой закона, который действовал почти тридцать лет, не принесет особой пользы. "Правительство США — это океанский лайнер", — сказал я. А не скоростной катер". Если мы хотим изменить наш подход к региону, то нам нужна стратегия, которая будет строиться в течение долгого времени. Мы должны получить согласие Пентагона и разведки. Мы должны выверять стратегию, чтобы дать союзникам в регионе время на адаптацию".

"Кто-нибудь делает это?" сказала Саманта. "Придумывает эту стратегию, я имею в виду?"

Я улыбнулся, видя, как крутятся колесики в ее голове.

Вскоре после этого Саманта и три ее коллеги по СНБ — Деннис Росс, Гейл Смит и Джереми Вайнштейн — представили мне проект президентской директивы, в которой говорилось, что интересы США в обеспечении стабильности на Ближнем Востоке и в Северной Африке пострадали от некритичной поддержки Соединенными Штатами авторитарных режимов. В августе я воспользовался этой директивой, чтобы поручить Госдепартаменту, Пентагону, ЦРУ и другим правительственным агентствам изучить способы, с помощью которых Соединенные Штаты могли бы стимулировать значимые политические и экономические реформы в регионе, чтобы подтолкнуть эти страны ближе к принципам открытого правительства, чтобы они могли избежать дестабилизирующих восстаний, насилия, хаоса и непредсказуемых результатов, которые так часто сопровождают внезапные перемены. Команда СНБ начала проводить раз в две недели встречи с экспертами по Ближнему Востоку из разных правительственных структур для разработки конкретных идей по переориентации американской политики.

Многие из ветеранов-дипломатов и экспертов, с которыми они общались, предсказуемо скептически относились к необходимости каких-либо изменений в политике США, утверждая, что какими бы неблагоприятными ни были некоторые из наших арабских союзников, статус-кво служит основным интересам Америки, чего нельзя гарантировать, если на их место придут более популистские правительства. Однако со временем команде удалось прийти к согласованному набору принципов, которыми следует руководствоваться при изменении стратегии. Согласно разработанному плану, американские чиновники из разных ведомств должны были последовательно и скоординировано доносить мысль о необходимости реформ; они должны были разработать конкретные рекомендации по либерализации политической и гражданской жизни в разных странах и предложить ряд новых стимулов для поощрения их принятия. К середине декабря документы с изложением стратегии были практически готовы к моему утверждению, и хотя я понимал, что это не изменит Ближний Восток в одночасье, я был воодушевлен тем фактом, что мы начали направлять американский внешнеполитический механизм в правильном направлении.

Если бы только наше время было немного лучше.

В тот же месяц в североафриканском государстве Тунис обедневший продавец фруктов поджег себя у здания местного правительства. Это был акт протеста, рожденный отчаянием: яростная реакция одного гражданина на правительство, которое, как он знал, коррумпировано и безразлично к его нуждам. По общему мнению, этот человек, двадцатишестилетний Мохамед Буазизи, не был активистом и не особенно интересовался политикой. Он принадлежал к поколению тунисцев, выросших в условиях стагнации экономики и под властью репрессивного диктатора Зина эль-Абидина Бен Али. И после того, как его неоднократно преследовали муниципальные инспекторы и отказали в слушании дела перед судьей, он был просто сыт по горло. По словам одного из очевидцев, в момент самосожжения Буазизи крикнул — никому в особенности и всем сразу — "Как, по-вашему, я должен зарабатывать на жизнь?".

Страдания торговца фруктами вызвали многонедельные общенациональные демонстрации против тунисского правительства, и 14 января 2011 года Бен Али и его семья бежали в Саудовскую Аравию. Тем временем аналогичные протесты, состоящие в основном из молодежи, начали происходить в Алжире, Йемене, Иордании и Омане — первые проблески того, что стало известно как "арабская весна".

Когда я готовился к выступлению с обращением "О положении дел в стране" 25 января, моя команда обсуждала, в какой степени мне следует комментировать события, происходящие почти со скоростью ветра на Ближнем Востоке и в Северной Африке. После того как общественные протесты фактически отстранили от власти сидящего автократа в Тунисе, люди по всему региону казались воодушевленными и полными надежд на возможность более широких перемен. Тем не менее, сложности были пугающими, а хорошие результаты далеко не гарантированы. В конце концов, мы добавили в мою речь одну прямую фразу:

"Сегодня вечером давайте проясним: Соединенные Штаты Америки стоят на стороне народа Туниса и поддерживают демократические устремления всех людей".