Земля обетованная - Обама Барак

Но все было безрезультатно. Израильтяне отказались продлить замораживание строительства поселений. Палестинцы вышли из переговоров. К декабрю 2010 года Аббас угрожал обратиться в ООН, требуя признания палестинского государства, и в Международный уголовный суд, требуя преследования Израиля за предполагаемые военные преступления в Газе. Нетаньяху угрожал усложнить жизнь Палестинской автономии. Джордж Митчелл пытался оценить ситуацию в перспективе, напомнив мне, что во время переговоров о прекращении конфликта в Северной Ирландии "у нас было семьсот плохих дней и один хороший". Тем не менее, было ощущение, что, по крайней мере, в ближайшей перспективе окно для заключения мирного соглашения закрылось.

В последующие месяцы я часто вспоминал ужин с Аббасом и Нетаньяху, Мубараком и королем Абдаллой, их пантомиму, отсутствие решимости. Настаивать на том, что старый порядок на Ближнем Востоке сохранится на неопределенный срок, верить, что дети отчаяния не восстанут в какой-то момент против тех, кто его поддерживает, — это, как оказалось, было величайшей иллюзией из всех.

-

В Белом Доме мы часто обсуждали долгосрочные проблемы, стоящие перед Северной Африкой и Ближним Востоком. Поскольку нефтяные государства не смогли диверсифицировать свою экономику, мы спрашивали себя, что произойдет, когда их нефтяные доходы иссякнут. Мы сокрушались по поводу ограничений, налагаемых на женщин и девочек, которые мешают им ходить в школу, работать или, в некоторых случаях, даже водить автомобиль. Мы отметили замедление роста и его непропорциональное воздействие на молодое поколение в арабоязычных странах: Люди в возрасте до тридцати лет составляют около 60 процентов населения и страдают от безработицы, вдвое превышающей уровень безработицы в остальном мире.

Больше всего нас беспокоил автократический, репрессивный характер почти всех арабских правительств — не только отсутствие подлинной демократии, но и тот факт, что власть имущие казались совершенно неподотчетными народу, которым они управляли. Несмотря на то, что условия в разных странах были разными, большинство этих лидеров сохраняли свою власть по старой формуле: ограничение политического участия и самовыражения, повсеместное запугивание и слежка со стороны полиции или служб внутренней безопасности, неработающие судебные системы и недостаточная защита процессуальных прав, сфальсифицированные (или несуществующие) выборы, укоренившиеся военные, жесткая цензура прессы и безудержная коррупция. Многие из этих режимов существовали на протяжении десятилетий, поддерживаемые националистическими призывами, общими религиозными убеждениями, племенными узами, семейными связями и сетью патронажа. Вполне возможно, что подавление инакомыслия в сочетании с обычной инерцией будет достаточно для того, чтобы они продержались какое-то время. Но хотя наши спецслужбы в основном сосредотачивались на отслеживании действий террористических сетей, а наши дипломаты не всегда были внимательны к тому, что происходит на "арабской улице", мы могли видеть признаки растущего недовольства среди простых арабов — что, учитывая отсутствие законных каналов для выражения такого недовольства, могло предвещать беду. Или, как я сказал Денису после моего первого визита в регион в качестве президента: "Где-то, когда-то, что-то должно взорваться".

Что делать с этими знаниями? Вот в чем была загвоздка. На протяжении как минимум полувека политика США на Ближнем Востоке была сосредоточена на поддержании стабильности, предотвращении сбоев в поставках нефти и удержании враждебных держав (сначала Советов, затем Ирана) от расширения своего влияния. После 11 сентября на первый план вышла борьба с терроризмом. Преследуя каждую из этих целей, мы сделали автократов своими союзниками. В конце концов, они были предсказуемы и стремились держать ситуацию под контролем. Они разместили у себя наши военные базы и сотрудничали с нами в борьбе с терроризмом. И, конечно, они вели большой бизнес с американскими компаниями. Большая часть нашего аппарата национальной безопасности в регионе зависела от их сотрудничества и во многих случаях была основательно переплетена с ними. Время от времени из Пентагона или Лэнгли появлялся доклад, в котором рекомендовалось, чтобы американская политика уделяла больше внимания правам человека и вопросам управления при работе с нашими ближневосточными партнерами. Но затем саудовцы предоставляли важную наводку, которая не позволяла загрузить взрывное устройство на американские грузовые самолеты, или наша военно-морская база в Бахрейне оказывалась критически важной для урегулирования конфликта с Ираном в Ормузском проливе, и эти отчеты отправлялись на самое дно ящика. В правительстве США возможность того, что какое-то популистское восстание может свалить одного из наших союзников, исторически воспринималась с покорностью: Конечно, это, скорее всего, произойдет, точно так же, как сильный ураган обрушится на побережье Мексиканского залива или "Большой" — на Калифорнию; но поскольку мы не можем точно сказать, когда и где, и поскольку у нас все равно нет средств, чтобы остановить это, лучшее, что можно сделать, это подготовить планы на случай непредвиденных обстоятельств и приготовиться к ликвидации последствий.

Мне нравилось думать, что моя администрация сопротивляется такому фатализму. Основываясь на своей каирской речи, я использовал интервью и публичные выступления, чтобы призвать правительства стран Ближнего Востока прислушаться к голосам граждан, призывающих к реформам. На встречах с арабскими лидерами моя команда часто включала вопросы прав человека в повестку дня. Государственный департамент усердно работал за кулисами, чтобы защитить журналистов, освободить политических диссидентов и расширить пространство для гражданской активности.

И все же лишь в редких случаях Соединенные Штаты публично ругали таких союзников, как Египет или Саудовская Аравия, за нарушения прав человека. Учитывая нашу обеспокоенность по поводу Ирака, Аль-Каиды и Ирана, не говоря уже о потребностях Израиля в безопасности, ставки казались слишком высокими, чтобы рисковать разрывом наших отношений. Принятие такого реализма, говорил я себе, было частью работы. Но время от времени на мой стол попадала история об аресте в Эр-Рияде борца за права женщин, или я читал о местном сотруднике международной правозащитной организации, томящемся в каирской тюрьме, и меня охватывало чувство преследования. Я знал, что моя администрация никогда не сможет превратить Ближний Восток в оазис демократии, но я верил, что мы можем и должны делать гораздо больше, чтобы способствовать прогрессу в этом направлении.

Именно во время одного из таких настроений я выделил время для обеда с Самантой Пауэр.

Я познакомился с Самантой во время работы в Сенате, после того как прочитал ее книгу "Проблема из ада", удостоенную Пулитцеровской премии: Америка и эпоха геноцида" — трогательное, глубоко аргументированное обсуждение недостаточной реакции Америки на геноцид и необходимости более сильного глобального лидерства в предотвращении массовых злодеяний. В то время она преподавала в Гарварде, и когда я связался с ней, она сразу же предложила поделиться идеями за ужином в следующий раз, когда она будет в Вашингтоне. Она оказалась моложе, чем я ожидал, ей было около тридцати лет, высокая и грузная, с рыжими волосами, веснушками и большими, густыми ресницами, почти печальными глазами, которые морщились в уголках, когда она смеялась. Она также была напряженной. Она и ее мать-ирландка иммигрировали в США, когда ей было девять лет; она играла в баскетбол в средней школе, окончила Йельский университет и работала внештатным журналистом, освещая войну в Боснии. Пережитое там — свидетельство резни и этнических чисток — вдохновило ее на получение юридического образования в надежде, что это даст ей инструменты для лечения части мирового безумия. В тот вечер, после того как она пробежалась по исчерпывающему списку ошибок внешней политики США, которые, по ее мнению, необходимо исправить, я предложил ей выйти из башни из слоновой кости и поработать со мной.