Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу

Для защитников города это были критические дни и даже часы, на правом берегу в их руках оставалось лишь два плацдарма небольшой глубины. Чтобы ослабить давление немцев, командование решило силами нашей дивизии нанести отвлекающий удар: высадить десант у правобережного села Латашанка. Поздним вечером 30 октября десантный отряд (более 1000 человек) на нескольких речных баржах и катерах почти без потерь достиг цели. К утру там разгорелся бой, его отзвуки доносились до левого берега. Вскоре было объявлено, что вечером на помощь отряду будет переброшено подкрепление, в состав которого вошел и огневой взвод Молдахметова. А через час моего взводного залихорадило, и он ушел в санроту (больше о нем ничего не знаю). Меня вызвал Лошаков. Он назначил меня командиром взвода, прикрикнул за попытки отказаться и приказал немедленно катить пушки к месту, куда вечером причалят речники. Баржа прибыла глубокой ночью. Наученные вчерашним, немцы теперь не спали, часто освещали реку ракетами, постреливали. Как только мы собрались отчаливать, крупный осколок упавшего рядом снаряда пробил борт баржи и, никого не ранив, что-то повредил в механизмах баржи. Команда речников долго пыталась оживить механизм, но перед рассветом всем несостоявшимся десантникам было велено выгрузиться и вернуться на свои позиции. С того дня я в течение двух лет бессменно командовал огневым взводом. После моего назначения командиром первого орудия стал Калкатин.а его наводчиком — Исмайлов. Вторым орудием взвода продолжал командовать Георгий Сенченко, такой же недоученный курсант артучилища, как и я.

А десант, выброшенный накануне под Латашанку, в течение следующих трех суток был почти весь уничтожен. Но для этого немцы должны были привлечь дополнительные силы из северной части города (много позже об этом рассказали чудом уцелевшие участники десанта).

Глава 6. От Волги до Миуса

В середине ноября у нас наконец появилась давно ожидавшаяся конная тяга. Это были низкорослые монгольские лошади, все одного роста и одной рыжеватой масти. С началом Сталинградского наступления дивизия снялась со своих позиций и, перейдя южнее Сталинграда по понтонному мосту на правый берег Волги, направилась к Дону. Перед повествованием о нашем долгом, очень трудном марше и о боях предлагаю два мини-рассказа, относящиеся к этому же периоду времени.

Член ВКП(б) на льготных основаниях

Как-то в первой половине ноября на огневую позицию батареи пришли парторг полка капитан Прохоров и курировавший наш полк инструктор политотдела дивизии майор Фарбер. Они провели короткую беседу о положении на фронтах, а после этого вместе с Сысолятиным подошли ко мне и сказали, что считают меня достойным чести стать коммунистом, посоветовал и подать заявление о приеме кандидатом в члены партии. Прохоров заявил, что он, зная о том, как я воюю, готов дать мне письменную рекомендацию.

Раньше у меня не было мыслей о скором поступлении в партию, считал, что еще молод для этого. Но сейчас мне было лестно, что на меня обратили внимание и что такие авторитетные для меня люди уверены — я гожусь в коммунисты.

В те годы правила приема в партию фронтовиков были существенно упрощены, для отличившихся в боях достаточно было трех месяцев кандидатского стажа, вместо одного года для остальных. Во всех газетах и фронтовых многотиражках печатались призывы «Коммунисты — вперед!» и «Единственная привилегия члена партии — быть впереди в боях за Родину!». В своем заявлении я, как было тогда принято, написал: «Прошу принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Хочу идти в бой коммунистом. Программу и устав партии признаю и обязуюсь выполнять». Через два-три дня я предстал перед дивизионной парткомиссией и после положительных ответов на неизменные вопросы ее председателя полковника Адамия «Родыну любыш?» и «Сталына любыш?» был единогласно утвержден кандидатом партии.

Став партийным, ничего специального я не делал, продолжал воевать, как умел и как подсказывала совесть. А в феврале следующего года Сысолятин напомнил мне, что пора поступать в члены партии. «Нет, я еще не отличился в боях», — был мой ответ. Такое повторялось несколько раз, пока после трудного боя я не посчитал себя достойным приема в партию на льготных основаниях. Это случилось в августе 1943 года. Как и до членства в партии, я старался воевать хорошо.

Появились кони — возникли «проблемы»

В первые дни полученные от братской Монгольской Народной Республики лошади были для моего городского глаза совершенно одинаковы. На первом же привале, когда ездовые спешились и отошли в сторонку, я не мог отличить свои пушки от орудий второго взвода и, опасаясь конфуза, ходил взад-вперед вдоль колонны, пока не прозвучала команда «По коням!». Вслед за «своими» ездовыми я уверенно подошел к «своим» пушкам.

В этот день исполнилась третья неделя со дня моего назначения на должность командира взвода. Из давно прочитанных книг мне было известно наставление Суворова: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок», и я старался следовать этой мудрости. Но случилось так, что во время первого перехода нашей батареи на конной тяге, спустя несколько часов пути, из-за своего чрезмерного стремления заботиться о подчиненных я попал в довольно смешное положение.

Мы остановились на часовой привал, чтобы пообедать, напоить и накормить лошадей. К моменту, когда ездовые распрягли лошадей и собирались повести их на водопой, подоспела кухня с горячим обедом. Руководствуясь самыми благими намерениями, но будучи еще совершенно «темным» в правилах ухода за лошадьми (да и откуда было это знать пареньку из города?), я, ничтоже сумняшеся, отдал распоряжение ездовым: «Задайте лошадям овса, тем временем сами пообедайте, а водопой будет после обеда». Когда мне объяснили, что нельзя кормить лошадей овсом, не напоив их перед этим, понял абсурдность своего распоряжения, и стало очень стыдно.

* * *

Вернемся к прерванному рассказу о нашем пути от Волги к Дону. Сначала мы шли по местам, где на днях были разгромлены немецкие и румынские части. Память хранит замерзший труп румына, размозженного гусеницами танка, остовы сгоревших немецких грузовиков, утеплитель к сапогу в виде огромного соломенного лаптя, коробки от португальских рыбных консервов, порожние коньячные бутылки и... лакированную туфлю на высоком каблуке.

Затем началась «зона пустыни»: здесь пришедший в себя противник успел сжечь дотла те редкие в этой степи хутора, где мы могли бы отдохнуть и отогреться. (Спустя тридцать лет Иван Камчатный напомнил мне в письме, как в один из этих дней мы «отдыхали» на промерзшей земле у одинокого, кем-то подожженного дуплистого дерева, оно горело изнутри.)