Жан Жюль-Верн - Жюль Верн

Лишь одни часы продолжают идти как ни в чем не бывало: часы замка Андернатт, на которых ежечасно после боя появляется какое-нибудь благочестивое изречение. Теперь жизнь создателя часовых механизмов зависит от хода этих часов, и им овладевает одна мысль: добраться до них и не дать им остановиться.

В разрушенном замке он обнаруживает наконец и часы, и их владельца, которым оказывается гном, часовщик солнца. Захариус торжествует, его гордыня все растет, и он спешит завести часы, чтобы они шли целое столетие. Но, увы! Теперь над циферблатом возникают уже не благочестивые изречения, а богохульства. Жеранда вызывает старика-отшельника, который читает перед часами молитвы-заклинания, имеющие власть изгонять злого духа, но последняя надпись, появляющаяся на часах, гласит: «Кто вознамерится приравнять себя к богу, будет проклят на веки вечные». Тотчас же машина для измерения времени взрывается, пружина ее прыгает по залу, и Захариус гонится за ней, напрасно стараясь поймать ее, крича: «Моя душа! Моя душа!» — и вскоре падает мертвым.

Писатель и позже, воспевая науку, время от времени вкрапливает в свои произведения то размышления, то какой-нибудь эпизод, смысл которых — напомнить нам, что власти человека поставлены пределы. Усилиями своего мышления он может заставить их отступить, но тем не менее они существуют. Следует признать, что в этой своей притче он высказывается довольно резко, и это выдает некий внутренний разлад. Столь восхищающий его научный прогресс сталкивается с его религиозными убеждениями, и он испытывает нечто вроде угрызений совести из-за того, что так высоко ценит человеческое познание. По мере того как он будет преуспевать в изучении точных наук, разлад этот станет менее заметным. Если в двадцать пять лет он страдает, сталкиваясь с гордыней пауки, все выводящей из себя самой, без «восхождения к бесконечному источнику, откуда почерпнуты все изначальные основы», то лишь потому, что недостаточно хорошо осознает значение научных изысканий и живет в эпоху, когда позитивизм и идеализм кажутся совершенно несовместимыми.

Этот странный рассказ представляет собой обвинительный акт не столько против самой науки, сколько против пристрастия, которое она способна вызвать у тех, кто приписывает ей чрезмерные притязания. Не приходится удивляться тому, что эти вновь приобретенные познания получают некий метафизический резонанс. Ведь предельная цель науки — внести некую ясность в спор между человеком и вселенной и облегчить уразумение первопричин. Но считать, что проблема решена, полагать, что мы на самой вершине лестницы, лишь потому, что нам удалось подняться на несколько ступеней, значит отказаться от всякой позитивности. Наука оказалась поистине бездонной бочкой Данаид. Благодушная вера в нее, господствовавшая в конце прошлого века, как-то затухает, и даже современный философский материализм более осторожен, чем его ближайший предок. В общем, можно сказать, что, хотя философские направления по-прежнему существуют, они теперь представляют собой лишь определенные тенденции духовного развития. Догматические утверждения сейчас никого не привлекают. В 1854 году соперничество было куда острее, и урок скромности, преподанный мастеру Захариусу, может быть, был и полезен. Эту стезю и изберет отныне наш повествователь. Драматический конфликт человека, стремящегося властвовать над подавляющими его силами природы, станет для него основной темой, и созданные его воображением литературные сюжеты окажутся вариациями этой темы.

Приближается ежегодное закрытие сезона в Лирическом театре, и «он с горячим нетерпением ждет момента, когда сможет покинуть Лирический театр, который ему осточертел».

Эти выражения свидетельствуют, что его драматургический пыл ослабевает. Действительно, он добавляет, что «больше учится, чем работает», — первый намек на его усилия совершенствоваться в точных науках, в обоснование чего он указывает: «ибо для меня намечаются новые возможности».

Он посылает отцу для ознакомления одноактную пьесу в стихах, сообщает ему о попытках найти себе применение в театрах Одеон и Жимназ, пока Лирический театр закрыт, но не теряет из виду предстоящее появление своего «нового повествования о зимовке среди полярных льдов». В 1851 году, а не в 1854, как полагает большинство исследователей, он побывал в Дюнкерке у своего дяди Огюста Аллот де ла Фюи.

Дюнкерк, «небольшой морской порт, совершенно голландский», по его выражению, запечатлелся в памяти, но в воспоминаниях его преобладают картины Северного моря.

У этих берегов морские волны, мутные от ила и грязи, имеют свинцовый оттенок, приводящий в уныние туристов. Но для его воображения и меланхоличный облик местности, и суровость этого моря — самая подходящая пища. Враждебный человеку морской простор не отталкивает его, а, напротив, рождает в нем некий глубокий отклик. Мечтой уносится он за пределы этого серо-зеленого моря, соприкасающегося с Ледовитым океаном и таинственным панцирем полярных льдов. Само название — Северное — порождает в нем грезы о неизведанном, но влекущем, и это море представляется ему воротами Севера, — Севера, который завладеет им, словно наваждение. Ему по сердцу подернутая печалью нежность туманных пейзажей, и солнце для него — враг, как он впоследствии напишет Этцелю, подвластному, напротив, очарованию лучезарных берегов Средиземноморья. Теперь нам становится попятно, почему он с таким удовольствием проводит время среди грубоватых дюнкеркских рыбаков.

Когда в 1855 году в «Мюзе» появляется «Зимовка во льдах», он добавляет подзаголовок: «История обрученных из Дюнкерка», в котором воскресает воспоминание о кратком пребывании в Дюнкерке в сочетании с мыслями, порожденными созерцанием Северного моря.

Кроткая Жеранда из «Мастера Захариуса», при помощи религии ведущая борьбу с безумием отца, сменяется здесь Марией, столь же кроткой и мужественно борющейся за спасение жениха. Обе героини — женщины нежные и вместе с тем энергичные.

Жан Корнбют передал сыну Луи управление своим бригом «Юный смельчак». Решено было, что по возвращении из рейса Луи женится на своей троюродной сестре Мари. Едва лишь корабль показался на горизонте, как все рыбаки и матросы во главе со священником двинулись на пристань вслед за невестой и ее дядей. Но — горестная неожиданность! Флаг на бриге приспущен — капитан его пропал без вести, когда бриг находился на широте Мальстрима, оказывая помощь другому, терпящему крушение кораблю, и теперь бриг был приведен в порт помощником капитана, Андре Васлингом. Отец тотчас же решает возвращаться на своем бриге к месту, где случилась беда, и Мари удается без его ведома проникнуть на борт, чтобы принять участие в поисках, которые Васлинг считает бесполезными. Поиски затянулись, и «Юный смельчак» вынужден зимовать во льдах. Лишь после ряда событий — между прочим, мятежа части экипажа, подстрекаемого Васлингом, домогающимся руки Мари, — удается обнаружить Корнбюта на ледяном поле. Васлинг погибает, и все кончилось бы благополучно, если бы отважный Корнбют-отец не скончался, изможденный тяготами этой экспедиции.