Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

Речь шла о глубоком рейде.

Командир дивизии приказал временно исполняющему обязанности командира нашего полка майору Иванову готовить такой рейд. Старого командира полка Евгения Васильевича Данилевича откомандировали в 12-ю казачью кавалерийскую дивизию.

В рейдовый отряд отобрали сотню лихих и смелых казаков. Его возглавили комиссар полка Ниделевич и исполняющий обязанности начальника штаба старший лейтенант Ковтуненко. Рейд длился ровно неделю. Внезапные атаки казаков переполошили немцев. У страха, говорят, глаза велики. Во вражеском стане распространились слухи о том, что с гор спустилась дивизия.

Казаки дошли до станции Апшеронской и целые сутки держали в блокаде ее большой гарнизон.

Рейдовцы вернулись с большой добычей: приволокли с собой захваченного в одной из станиц гитлеровского полковника — важную шишку из штаба командующего «кавказской армией» фон Клейста.

На допросе этот гитлеровский выкормыш хныкал. Они, немцы, видите ли, очень надеялись, что казаки Дона не станут оказывать им сопротивления, что они, мол, обижены на Советы и перейдут на их сторону. «А почему вы воюете против нас, вот это нам непонятно?» — задает нам вопрос этот гитлеровский нахал, даже находясь в плену.

…30 октября свой участок обороны дивизия сдала стрелковому соединению. Нас же выводили в Лазаревскую. Покидали мы долину реки Пшехо и горы с радостью. За сорок дней боев в этих местах мы крепко устали. Но больше всего досталось нашим коням. Организовать подвоз фуража сюда было невозможно, и лошади голодали. Их кормили листьями, ветками, желудями. Коноводы нередко отдавали свои хлебные пайки. Но разве пайком прокормишь лошадь? Кони сильно похудели. Их шатало ветром. На них больно было смотреть.

Об октябрьских боях нашей дивизии в «Истории Великой Отечественной войны» сказано: «В этих боях мужественно сражались бойцы и командиры… 11-й гвардейской казачьей кавалерийской дивизии».

В Лазаревской мы долго не задержались. Дивизию погрузили в вагоны и отправили на юг. Пока на юг.

Глава четвертая

Кизлярские буруны

Наш 37-й гвардейский — на марше.

Пески, пески. В какую сторону ни глянешь — всюду пески. Мелкие, сыпучие. Они лежат желто-бурыми волнами и при движении воздуха шевелятся, словно морские волны. Гребни волн курятся, а народ называет их бурунами.

Мы бредем, по колено утопая в песке. Сесть на лошадь нельзя — она сразу вязнет по брюхо и начинает прыгать по-заячьи. После нескольких скачков выбивается из сил. Колеса повозок и бричек проворачиваются медленно, со скрипом и хрустом — песок в ступицах. Нечем дышать. Песок забивает нос. Песок хрустит на зубах. Песок в ушах, за воротом, за пазухой, в сапогах. Больно глазам. Веки щиплет, царапает. Ресницы в желтом куржаке. Лошади кашляют, чихают, отфыркиваются. Ресницы их глаз тоже в мохнатом желтом куржаке. Воздух вокруг желтый, мутный.

Колонной идти нельзя. Первые подразделения пройдут, а вслед идущие будут захлебываться пылью и барахтаться в сыпучей массе, как барахтаются в воде не умеющие плавать. Приходится рассредоточиваться и двигаться развернутым строем поэскадронно и побатарейно. По непотревоженному, уплотненному ветрами и дождями песку идти легче. И все равно за подразделениями остается бурая туча, которая долго не оседает.

Такие-то вот знаменитые кизлярские буруны!

Особенно тяжело подниматься на гребни волн-бурунов. Ноги в них вязнут по колено, а вместе с песком катишься в низ буруна и сам. Чертыхнешься, переведешь дыхание и снова лезешь на гребень. Страшно хочется пить.

Переменчива военная судьба, и безвестны ее дороги. Еще какую-то неделю назад мы были на теплом морском берегу и самыми последними словами кляли горы, протыкающие небо, и чертовы ущелья. Не прошло и двух суток, как разбитые и скрипучие теплушки доставили нас на берег Каспийского моря, по-осеннему хмурого и сумрачного. Словно во сне промелькнули и остались позади настороженные города: Сухуми, Тбилиси, Баку, Махачкала.

Высадились мы на станции Каргалинской. Мылись и парились в бане. Заменяли изношенное, изопревшее, прожженное у костров, изодранное в горах до лохмотьев белье и верхнее обмундирование. Как же хорошо и сладко после заскорузлого, с запахом кислого кваса и пота белья надеть на себя новую нательную рубаху и такие же кальсоны, новую гимнастерку-хэбэ и теплые ватные штаны.

Там, в Каргалинской, мы перешли на зимнюю форму одежды, получив телогрейки, полушубки, шапки. Там же пополнились недостающим вооружением, боеприпасами, конями, людьми. По бледным, без загара, лицам многих бойцов из пополнения нетрудно было понять, что они явились из госпиталей, что они бывалые воины. Но пришли и новобранцы, совсем юные ребята-кавказцы. Мы их встретили так, как когда-то встретил меня И. Н. Поддубный: «Быть вам казаками».

6 ноября, в канун великого праздника, двинулись в Кизлярские буруны. Новый театр военных действий. От того, где нам пришлось воевать, он отличается, как небо от земли. Но привыкай, приспосабливайся, казак! Воевать конникам в горах трудно. Здесь, в песках, кажется, не легче будет.

Для обороны нашему полку отведен участок перед хуторами Тарским и Дадынкином. Туда мы сейчас и пробиваемся. Медленно, по-черепашьи, но все-таки пробиваемся.

От казака к казаку, по цепочке, передается команда:

— При-вал!

Круто вздымаются бока лошадей, с них стекают и падают на желтый песок ошметки желтой мыльной пены. Тяжело беднягам. Привалы повторяются через каждые два часа. Большего времени в пути лошади не выдерживают, как не выдерживают и люди.

К исходу дня выходим из самого гиблого и тяжелого участка бурунов. И сразу же останавливаемся на большой привал, на отдых. Начинает дымить походная кухня. У казаков много дел. Перво-наперво надо напоить лошадей. Старшины выдают воду по строгой норме — с водой плохо. Еще в Каргалинской нас предупредили, что в бурунах воды нет. Перед маршем мы заполнили водой все посудины, какие имели и какие нашли: от фляжек до бочек. Но надолго ли этих запасов хватит? Ведь только лошадей у нас около тысячи. Вода есть на хуторах, в колодцах. Но неизвестно, в чьих руках те колодцы.

Водопой закончен. Казаки задают коням корм и сами готовятся к ужину и ночлегу.

Утром, когда полк собирался продолжить марш, вернулись разведчики, высланные вперед еще накануне. И не одни, а с добычей. Это было странное зрелище. Первым, ведя в поводу усталого коня, шел сержант Лавриненко. К седлу его лошади была привязана длинная веревка. На конце той веревки со связанными руками переставляли ноги два здоровенных фрица. На широкой спине одного из них «ехал» разведчик Раковский с забинтованной ногой. Шествие замыкал Кальмин, командир полковой разведки, тоже с конем в поводу. К седлу его коня были приторочены пять немецких автоматов и какие-то сумки.