Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Так продолжалось месяца полтора, после чего нас неожиданно поставили вместе с другими большими кораблями на ремонт в громаднейших размеров сухой док. Вот здесь я капитально заскучал. В увольнение выпускали крайне редко. Однажды умудрился удрать в самоволку, но меня живо заловил патруль – два матроса и офицер. Командир патруля оказался хорошим человеком: меня не повели в комендатуру, а сопроводили обратно на Морской завод. По пути я поинтересовался, где находится знаменитая чугунная мостовая. Мне со смехом показали под ноги. Оказалось, мы именно в этот момент шли по ней, по узорной чугунной мостовой.

В праздничный день Военно-морского флота в тенистом прибрежном парке я носом к носу столкнулся с Валей Покидовым. Он проходил практику на отличившемся в боях минном заградителе «Марти». Здесь, в парке, кто-то из его друзей сделал фотоснимок, которым я очень дорожу. Погуляли, полюбовались сияющим вдали куполом Исаакиевского собора, потом мой друг провел меня на минзаг. Вот это – корабль так корабль! Наш Малый охотник против него действительно «мошка». Точно так же, как я, по сравнению с взрослым Валентином Покидовым казался «мошкой», салажонком. Всем сердцем я был привязан к нему, гордился нашей дружбой. Он относился ко мне как к равному – душевно и естественно. Без капельки снисходительности.

(И вот здесь никак не могу не забежать на три десятилетия вперед.

В августе 1982 года я приехал в командировку в Москву. Когда-то Валентин на обороте нашей кронштадтской фотографии написал: «гор. Высоковск, Московская обл., ул. Пушкинская,1». Я знал, что он служил после училища на флоте, потом следы его затерялись. В тот приезд в столицу я все же обратился в адресное бюро, ведь столько времени миновало, вполне возможно, что он давно поменял подмосковный адрес. Но произошло чудо: старый адрес подтвердился. Я высвободил от всех дел целый день, доехал на электричке до станции Клин, пересел в автобус, который довольно быстро преодолел расстояние до Высоковска. Стараясь сдержать волнение, нажимаю на звонок в квартиру.

Дверь открыла женщина. Я лишь назвал себя, как она взяла меня за руку и, обернувшись, громко, отчетливо сказала: «Валя! Это Боря Друян, ты только не волнуйся!». И уже шепотом мне: «Он после инсульта, ему нельзя волноваться». В дверях комнаты, одной рукою держась за косяк, другой опираясь на палку, появился Валентин. Был он по-прежнему высок, но как все же болезнь изменила весь его облик! Я бережно обнял друга, из его глаз потекли слезы, он с трудом произнес какие-то звуки. Его жена Тамара увела нас в комнату. Были извлечены старые фотографии, мы смотрели на них, друг на друга и говорили, говорили. Вернее, говорил я, а Валя, сердясь на себя, лишь пытался мне что-то сказать…

Было видно, что он устал, да и мне нужно было не опоздать на автобус до Клина. На прощанье мы обнялись. В последний раз. Потом я получил печальное письмо от Тамары. Друг моей ранней юности ушел из жизни…)

В последний месяц лета 1951 года я приехал в Ленинград в свой самый первый в жизни отпуск. В руке держал маленький чемоданчик-«уголок» со сменой белья. Переночевал у тети Лизы и наутро уехал в Тайцы: мне не терпелось предстать перед друзьями в морской форме, а главное – встретиться с Арбо. Едва зашел в калитку, как навстречу громадными прыжками с лаем бросился ко мне дорогой мой дружок, вмиг, как когда-то, повалил на землю и принялся лизать мое лицо. Клёши, форменка, белый чехол бескозырки тут же испачкались. Ну да что там, всё это ерунда. Как здорово, что Арбо целый год помнил обо мне, ждал, как и я, нашей встречи.

Тетя Паня за столом расспрашивала о моей учебе, где и кем буду на флоте после школы. О Мумрине ни разу не вспомнила, а я о нем и не думал спрашивать. Эдик с завистью слушал мой рассказ о школе юнг, о моей практике, о Кронштадте, о «мошке». Время от времени я выбегал во двор, садился на ступеньку крыльца и разговаривал с Арбо. Мокрым носом он тыкался мне в лоб, уши, губы и тихо повизгивал. Из города я привез для него круг полукопченой колбасы. Он деликатно брал из ладони кусок и умильно смотрел в мои глаза, ожидая очередного угощения. Тетя Паня не смогла не выразить своего неудовольствия, поскольку скармливаю хорошую колбасу собаке. Но я и бровью не повел: прошло время, когда боялся ее гнева. Вот побуду здесь несколько дней, наиграюсь с Арбо и уеду в город. Деньги отпускные у меня есть. Жаль, что брат Лёня служит в армии на далеком севере, а то бы мы вместе пожили в нашей комнате на Измайловском проспекте. Ничего, перекантуюсь у Шуваловых.

Весь следующий день провел с ребятами. Мы гуляли до позднего вечера. Домой пришел в полной темноте. Арбо, конечно же, встретил с восторгом, а вот тетка коротко и зло сказала, как отрезала: «Чтобы больше так поздно не шлялся!». Ну сказала и сказала, вроде бы что тут такого. Я промолчал, но всё старое, многолетнее, черное вновь больно ударило. А ведь брошенная теткою фраза была почти ласковой по сравнению с изощренно грубыми, мужицкими выражениями, которые еще год тому назад она адресовала мне. Ночь почти не спал, не давали нахлынувшие воспоминания: унижения, беззащитность, едкие слезы обид…

Едва рассвело, оделся, прихватил «уголок» и вышел на улицу. Арбо вылез из будки, загремел цепью и подскочил ко мне. Я обнял его за шею, поцеловал в глаза и в нос. Это было наше с ним последнее прощанье. Сзади что-то говорила тетя Паня, я молча вышел за калитку и, не оглядываясь, зашагал к станции.

В Ленинграде я не задержался, хотя тетя Лиза не хотела меня отпускать. Но в их крохотной квартирке стало еще теснее: женился Саша. Через несколько дней я уже был в Выборге, в родной школе юнг. Вместо Мартюшева её теперь возглавлял подполковник Заболотский. Был он не столь фактурист, как предшественник, но зато более подвижен, доступен и красноречив. Иногда на виду у всех извлекал из кармана шикарный портсигар, на крышке которого была выгравирована его фамилия, и неторопливо закуривал папиросу. Многие ребята уже во всю смолили. Мне хотелось выглядеть взрослее, и я стал приучать себя к табаку. Однако же организм изо всех сил сопротивлялся, меня тошнило, голова кружилась, в глазах темнело. Со временем все же удалось победить самого себя, я научился так же лихо, как Заболотский, выпускать дым и через рот, и через нос. Только портсигара у меня не было, да и курил я не «Беломор», а дешевые «Красную звезду» или «Север», да и то, когда удавалось «стрельнуть гвоздик» у более состоятельных однокурсников. Знал бы начальник школы, какой красивый, но дурной пример он подает. Многие годы я следовал этой вредной привычке…