Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Командира роты Десятова мы все боготворили, гордились им, его выправкой, стройной фигурой, боевым прошлым. Между собою – и он это знал – мы называли его Червонец. Вот он, развернув грудь, идет твердым шагом по дороге к нашей школе. На нем ладно сидит флотская шинель, фуражка чуть сдвинута на бок. Наверняка чувствует, что за ним из окон второго этажа следит множество восхищенных глаз. Ну, разве можно нашего Червонца сравнить с командиром соседней роты Шикиным? Да не в жизнь! Шикин – плотный, приземистый человек с изрытым оспою лицом. Да к тому же, хоть и носит морской китель с фуражкой, но погон-то нет! Правда, у него командирский голос – о-го-го какой! – более мощный, чем у Десятова. Не стесняется он иногда перед строем ввернуть флотский матерок. Много времени спустя до нас докатился слух, что Шикин-то не так прост, как кажется. После революции он служил в Кремле в роте самокатчиков-велосипедистов (были, оказывается, и такие еще с царских времен вооруженные формирования). Затем наступил тяжелый период в его жизни, но справедливость взяла верх, его освободили и привлекли к воспитанию юных моряков. Мы полностью переменили свое отношение к человеку с такой необычной биографией, не только по-прежнему его побаивались, но и зауважали. Прекратились едкие шуточки насчет его невеликого роста и странноватой формы одежды. Уже никто за глаза не называл его «адмирал Шикин».

Нас ежедневно заставляли строем шагать по плацу. Мы печатали шаг, старались ровно держать строй. Окрестности содрогались от строевых песен. Но самым главным для нас была учеба, профессиональная подготовка. В каждом классе множество учебных пособий – карты, флаги, макеты парусников и современных кораблей. Опытные преподаватели ясно и доходчиво вбивали в наши головы сложные морские премудрости. Мы изучали кораблевождение, морские инструменты, рулевое и сигнальное дело, устройство корабля, погрузочные и такелажные работы… Очень быстро я освоил ручной семафор: в руки по флажку и – легко и красиво передаю на расстояние видимости всё, что приказано. Поразительно, но и сейчас руки помнят азбуку семафора. По всем предметам у меня были четверки и пятерки. Лишь по деревообработке и физкультуре ходил в твердых троечниках: первая же смастеренная мною табуретка прожила пару минут и благополучно развалилась, а на турнике и перекладине я не мог, как ни старался, достичь уровня более взрослых и сильных ребят. Зато по канату ловко залезал под самый потолок спортзала.

Единственным гражданским предметом была история СССР. Упор делался на чуть ли не заучивание «Краткого курса ВКП(б)». Спрос был строгим. Благодаря хорошей памяти действительно краткие главы учебника, изложенные простым «школьным» языком, усваивал легко.

Метрах в пятидесяти от школы располагался причал, около которого покачивалось несколько шлюпок – шестивесельных ялов. Вот где мы по-настоящему впервые ощутили себя моряками! Оттолкнувшись от причала, быстро разбираем весла, вставляем их в уключины, по команде командира, сидящего на корме, делаем первые неумелые гребки. Постепенно все приходит в норму: под команды «И-и-и – раз! И-и-и – два!» весла синхронно начинают работать. Загребными, по которым все равняются, назначены самые крепкие ребята. Я стараюсь не показывать, как трудно, ухватившись одной рукой за рукоятку, а другой – за валёк, справляться с тяжелым веслом. На ладонях быстро образовались волдыри, пот заливает глаза. «Суши весла!» – раздается долгожданная команда, и мы блаженно отдыхаем, но так, что все весла ровно и параллельно нависают над поверхностью воды. Вокруг тишина, лишь за бортом еле слышный плеск да крики чаек в солнечной голубизне. Лениво переговариваемся, так хочется дольше продлить отдых, но командир неумолим, шлюпка снова набирает ход. Все дальше и дальше за кормой остается светлое здание школы. Наши тельняшки насквозь промокли от пота, когда мы ошвартовались у городской набережной, напротив древних стен Выборгского замка. На берег сойти нельзя, да и не больно-то хочется, сидим на банках (скамейках), бессильно закинув руки за головы.

Будут, и не раз будут до глубокой осени такие недальние шлюпочные походы и на веслах, и под волшебным парусом. Мы уже не в классах, не в теории, а на практике заучивали терминологию парусов, рангоута, такелажа. Все было интересно, в новинку, мы уже были окутаны морской романтикой, грезили дальними походами, свирепыми штормами, шквалистыми ветрами. Многие из нас успели завести толстые тетради, куда переписывали друг у друга тексты песен с собственными рисунками. Среди них были и серьезные: «Варяг», «Прощайте, скалистые горы», «Раскинулось море широко», «Вечер на рейде», «Заветный камень» – и не очень-то серьезные, но жутко романтичные песенки: «Серая юбка», «Бригантина», «Юнга Билл», «Девушка из маленькой таверны», «В Кейптаунском порту». Те песни и сейчас живут, их исполняют и профессионалы, и самодеятельные певцы. Только одну я потом нигде не встречал. Мы пели ее на мотив знаменитых «Кирпичиков». Запомнил я лишь три куплета:

В тихом городе, на окраинеВ семье боцмана я родилсяИ мальчишкою лет пятнадцатиНа большой пароход нанялся.

Время первое было трудное,Но, проплававши юнгою год,За веселую жизнь матросскуюПолюбил я большой пароход.

Вот приходим в порт, разгружаемся,«Эй, девчонки, взгляните на нас!»Всё отдам, что есть: деньги, совесть, честь —Я за пару чарующих глаз!..

Как жаль, что тетрадку с песнями мне не удалось сохранить: через два-три года я опрометчиво дал ее почитать одной барышне, а она «замотала» мою юношескую реликвию.

«Чарующими глазами» мы любовались в городе, куда нас стали выпускать в увольнение. Тщательно выглаженная форма на нас уже сидела довольно прилично, на плечах красовались погончики с буквой «Ю», а на бескозырках золотым сиянием – «Школа юнг ВМС». Обычно мы ходили стайками по зеленой аллее, параллельной с главным проспектом имени Ленина. Реже – по сказочно зеленому парку Монрепо, обследовали страшноватый остров Мертвых. Конечно, юные красотки не могли не обратить внимания на ладных морячков. «Юнги, гляди, юнги идут!» – слышалось отовсюду.

Знакомиться с девчонками я стеснялся. Да и слишком хлипким выглядел по сравнению со своими старшими товарищами. Но бывало и так, что на аллее завязывалось коллективное знакомство, несколько раз мне приходилось выслушивать сомнительный для моряка комплимент: «Ой, смотрите, какие у Бори длинные ресницы! Прямо как у девочки!». Я хмурился, отворачивался, настроение падало ниже ватерлинии. Наконец, это так надоело, что я стал, сидя на занятиях, выдергивать свои злосчастные ресницы. Выдернул много. Кончилось тем, что веки воспалились, распухли, стали болеть, и я вынужден был обратиться за помощью к старому знакомому доктору. Он обследовал мои глаза, вынудил признаться в самоизуверстве, по-отечески поворчал и тут же поместил в ранее обжитую мною палату. Регулярные компрессы и какие-то капли быстро сделали свое дело, на третий день я был отпущен с миром, дав слово доктору, что в дальнейшем оставлю свои ресницы в покое.