Александр Довгаленко - Исповедь военнослужащего срочной службы

Кубинка

      На КПП нас усадили в помещении комендатуры, где мы дождались представителя той части, в которой нам предстояло служить, который и отвел нас в расположение. Это была трехэтажная казарма из белого кирпича. Здание выглядело сравнительно недавно построенным (по строительным меркам). Около входной двери висела красная стеклянная табличка, на которой золотыми буквами было выведено "Войсковая часть N 54876". Как выяснилось, это и был знаменитый гвардейский истребительный авиаполк имени Маршала авиации Советского Союза Ивана Никитича Кожедуба. Лиц офицерского состава было в несколько раз больше, чем нас, «двухгадюшников». Меня определили во вторую эскадрилью. Узбека — не то в первую, не то в третью. Обе они находились на третьем этаже. Вторая — на втором. На первом находилась ТЭЧ (она же "течь"). Меня заботливо принял каптерщик, эстонец по фамилии Калюстэ, козел, как впоследствии выяснилось, редкостный. Он забрал у меня мою парадку и я переоделся в повседневную форму (днем позже мне выдали ПШ — полушерстяная форма одежды, обычно на зимний период). Калюстэ спросил, не привез ли я с собой водки, козырной жратвы или еще чего-нибудь экзотического из Туркмении и очень удивился, когда я ответил отрицательно. Мне показали мою койку и тумбочку. Койки, к моему удивлению, оказались одноэтажными, довольно редко расставленными, с неудобной сеткой из витых пружин, спать на ней было весьма неудобно — задница свисает в нижней точке, а голова и ноги — в верхних. Места было — мама не горюй. Все меня удивляло в моем новом месте пребывания: дневальный, который сидел верхом на тумбочке и болтал ногами, читая какую-то книгу, народ шлялся по казарме в тапочках, несколько человек внаглую спали, целиком накрывшись одеялом, при появлении какого-то офицера дневальный не вскочил по стойке смирно, и не заорал «смирно», а лишь на секунду поднял глаза и опять углубился в чтение. Офицер же (лейтенантик какой-то), лишь кивнул ему в знак приветствия и промчался в туалет, куда видимо и стремился попасть. Если где на свете и существовал Устав, то это место не имело к нему никакого отношения. В казарме было тепло, даже жарковато.

      Поход на ужин удивил меня еще больше — никто не строил весь личный состав, люди, которые были в наличии и желали отужинать, лениво позевывая, собирались, выходили на улицу (обычно из эскадры набиралось не более 10–11 человек), образовывали что-то вроде колонны по два и ежась от холода топали в столовую по каким-то козьим тропинкам, протоптанным в снегу. Ни о каком строевом шаге и речи не шло. Отдавать честь встречным прапорщикам нужным не считалось, это было западло, да и они не требовали. Встречные в чине от лейтенанта до капитана удостаивались вялого движения руки, какое делаешь, отгоняя муху. Майоры и выше были счастливчиками, которым честь отдавали почти правильно, мах рукой делался чуть резче. Словом, Уставом здесь и не пахло, наврали мне все про Кубинку. Посмотрим, как тут с дедовщиной. Пока что проявлений таковой я не встретил.

      Столовая удивила еще больше. Столы на 6 и на 4 человека, стеклянная посуда (которая месяца два спустя была все же заменена на алюминиевую, а стальные ложки-вилки на аналогичные из того же металла) и самое главное — раздатка, прям как в обычной столовой, не хватало лишь кассового аппарата. Все питающиеся брали подносы (здесь их называли «разносы», подносом именовался удар, произведенный в соответствующую часть лица, черпак же следовало называть "разводягой"), шли вдоль раздачи, накладывали на них все полагающееся и шли занимать свободный стол, дабы заняться трапезой. Можно было подойти и во второй раз, если не наелся, но компот, масло, сахар и яйца (яйца выдавались по воскресениям) можно было получить только один раз — черти раздатчики хорошо запоминали лица проходящих и при повторном получении этих деликатесов могли возникнуть проблемы. В остальном же ограничений не было, во всяком случае, до некоторых пор. Все это приятно поразило.

      После возвращения с ужина в казарму я впервые увидал нашего старшину — сравнительно молодого прапорщика-белоруса, который, выгнав из каптерки Калюсту, зазвал меня туда, осмотрел мои вещи и порасспрашивал о том, о сем. Далее, народ в тапочках вяло построился вдоль «взлетки», произвел перекличку и получив команду «отбой» так же вяло разбрелся спать. Прапор ушел домой. Я не верил своим глазам, после учебки видеть такое было немного странно.

      Засыпал долго, сказывалось обилие впечатлений, но в часа два ночи был разбужен Гаврюшей — мешкообразным нескладным парнем из Уссурийска. Гаврюша был недавно произведен в «черпаки» — то есть, считался прослужившим уже год. Спросонья я ничего не соображал и даже не сразу понял что от меня хотят, когда он привел меня в бытовку (место для глажения одежды, пришивания пуговиц и всяких прочих подобных вещей, снабженное гладильными досками и утюгом) и сообщил, что я должен вылизать линолеум в этой комнате от следов резиновых подошв сапог при помощи тряпки, щетки, мыла и алюминиевого таза с водой. Пока я тормозил, рассуждая, что же мне следует сделать — дать Гаврюше в ухо за столь оскорбительное предложение, совершенно не подходящее к данному времени суток, или же приступить к работе (хрен знает, какие здесь на самом деле порядки и обычаи, да и Гаврюша не казался слабым челом), в бытовку вошел еще один зольдат (рядовой Узбяков, имени его, к сожалению не запомнил, «дедушка», прослуживший полтора года) и напомнил Гаврюше о неком Законе (про который я больше нигде и никогда не слышал), запрещающем эксплуатировать и прессовать «молодых» ("чижей", «шнурков», «салабонов» — где как звали, отслуживших всего полгода) в первую ночь (блин, прямо как право первой ночи звучит). В связи с этим Гаврюша со вздохом взял тряпку, щетку и самолично принялся за пол в бытовке, а я отправился спать.

      С утра меня обрадовали новостью о том, что я назначен в наряд, в патруль. Патруль — это такая группа военных человеков в составе одного офицера, вооруженного пистолетом Макарова (чаще огурцом в кобуре) и двух зольдатенов, вооруженных штык-ножами, которая шляется по гарнизону, по возможности пресекая все неуставные действия остальных военных (в основном рядового и сержантского состава), как то: несанкционированный заход за воображаемую демаркационную линию, разделяющую служебную и жилую зоны гарнизона, нарушение уставной формы одежды (расстегнутый воротничок, висящий на яйцах ремень, ушитую шапку и все в таком духе), и вообще за нахождение в неправильном месте в неправильное время (все было весьма условно, большое значение имела личность нарушителя). Пойманным нарушителям (в основном это были салаги вроде меня) грозила как минимум мокрая приборка помещения комендатуры. Если же задержанных не было, прибираться должен был сам патруль (исключая начальника, конечно), но на моей памяти не было ни одного патруля без задержанных.