Александр Довгаленко - Исповедь военнослужащего срочной службы

      в мусорный ящик, должно быть, зажрались окончательно. Уничтожив почти половину запасов, мы даже не задумались над тем, что некоторым из нас предстояло почти трое суток неизвестно чем питаться. Но неожиданно свалившаяся на нас какая-никакая свобода окончательно притупила инстинкт самосохранения и способность мыслить рационально. Утоленное чувство голода вызвало вполне объяснимую дремоту, и мы дружненько завалились спать, благо вагон был не общим, а плацкартным. Давненько мне не приводилось кататься на поезде на столь дальние расстояния, и я с интересом рассматривал из окна вагона края, где пробыл полгода и практически ничего толком не видел из-за забора части. Затем меня сморил сон.

      Утром я с удивлением обнаружил за окном снег. Точнее, это был не снег, а так — небольшие островки, которые не успел выдуть ветер. Это, однако, свидетельствовало о том, что за окном похолодало, в то время как на момент отправки в Чарджоу было 24 градуса. Ночью, правда, холодало так, что подмерзали мелкие лужицы.

      Никто не орал "подъем!", никто не пытался выгнать на зарядку, жизнь определенно налаживалась. За окном тянулись унылые казахские степи.

      Юре и Владику следовало сходить ночью в Волгограде, и мы проводили время в философских беседах, наслаждаясь последними часами общения. Мне, узбеку, фамилии которого я уже не могу упомнить, и еще двум ребятам нужно было ехать до Москвы.

      Волгоград поразил меня здоровенной плотиной, по гребню которой проходили железнодорожные пути, как мне показалось.

      Наутро, оставшиеся уже вчетвером мы поняли, что запасы съестного подошли к концу. Денег у меня почти не осталось, у других с этим было не лучше.

      К середине следующего дня голод начал конкретно заявлять о себе. Я лежал на второй полке и с тоской смотрел, как упитанная тетя безуспешно пытается впихнуть что-нибудь из еды в толстощекого мальца, который воротил нос от всего: и от предложенного яичка вкрутую, и от аппетитной курочки, и от огурчиков-помидорчиков. В воздухе умопомрачительно пахло едой. Должно быть, взгляд мой был настолько красноречив, что тетя, перехватив его тут же поинтересовалась, не голоден ли я. Я собрал в кулак все силы и сдавленным голосом ответствовал, что нет, не голоден. "Да я же вижу" — всплеснула руками тетя, "как же не голоден, когда вон у тебя щеки ввалилсь, бедные солдатики, чем вас там кормят!!! Ну-ка быстро слезай вниз!!!" Оценив сконцентрированные на мне волчьи взгляды моих попутчиков, я не стал заставлять себя упрашивать второй раз, но предупредил на всякий случай, что я не один. "Да тут на всех хватит, зови своих товарищей, я уж давно вижу, что они не спят, а только притворяются". Товарищи, звучно клацнув зубами, устремились к ней. Я мигом оказался внизу, чтобы не отстать. Тетка извлекла откуда-то безразмерную сумку, набитую всевозможной снедью, которой бы хватило на взвод таких оглоедов как мы и принялась угощать нас, постоянно причитая о недокорме военнослужащих срочной службы и об их зажравшихся командирах. Она так разволновалась, что произвела настоящий переполох среди соседей по вагону, которые активно начали откликаться на ее крики, что "тут солдатики с голоду помирают", что на оставшееся время пути проблема продовольствия была решена окончательно и полностью, благо мы были единственными «солдатиками» во всем вагоне. Увидав, как мы с аппетитом наворачиваем теткины разносолы и ее не то сын, не то внук тут же обнаружил явные признаки аппетита и начал трескать все подряд. Тетка была в восторге — одним метким выстрелом она убила двух зайцев. Давненько я не видел такого единения народа и армии, честное слово. За окном после Волгограда началась настоящая зима, везде были наметены здоровенные сугробы, шапки деревьев окутаны пушистым снегом.

      Наступили последние сутки нашего путешествия, следующим утром мы должны были быть в Москве. Так оно и случилось.

      Выгрузившись на казанском вокзале я впервые ступил на территорию этого города. Раньше мне никогда не доводилось здесь бывать. Узбек утверждал, что в Москве у него живет сестра и предлагал нам завалится всей толпой к ней в гости на денек-другой. Я резонно ему возразил, что вряд ли его замечательная сестра будет в восторге, ежели ее любимый братец завалится к ней в компании еще трех таких же мушкетеров, тем более, если она живет не одна. Узбек задумался, но мысль погостить у сестры накрепко засела в его голове. Он начал изобретать всевозможные хитроумные варианты осуществления своей затеи, но командировочное предписание и остальные документы были у нас с ним одни на двоих, ибо как мы ехали в одну и ту же часть, один же я ехать не мог — мне непременно задали бы вопрос о местонахождении напарника. Да и он без документов и в форме стал бы легкой добычей первого же патруля. В конце-концов мы уговорились на том, что вместе доедем до Белорусского вокзала, откуда нам следовало ехать на электричке до станции Кубинка, а там уж определимся с расписанием, прикинем что к чему и примем какое-нибудь решение. В городе было на удивление легко ориентироваться, мы спустились в метро, пересели на кольцевую линию, а затем интуиция подсказала мне, что название станции «Белорусская» имеет непосредственное отношение к Белорусскому вокзалу. На вокзале мы проникли в воинский зал и расселись там. Я отправился к билетным кассам, быстренько переписал расписание электричек интересующего меня направления. Осталось только вернуться к своим, но по пути меня поджидала засада. Проклятая близорукость и невнимательность сыграли со мной коварную шутку: я беспечно продефилировал мимо комендантского патруля с цельным подполковником во главе, совершенно не заметив его. И соответственно не отдав честь. За что тут же был окликнут, но, погруженный в свои мысли и оклика не услышан, остановился я только тогда, когда меня догнал один из солдатиков-патрульных и сообщил, что меня зовет начальник патруля. Неотдатие чести со слов подпола было чудовищным преступлением, граничащим только с изменой Родине. Я был доставлен в комендатуру вокзала, где у меня отобрали военник и посадили в ожидании своей участи на скамейку. Вскоре я предстал пред несветлыми очами военного коменданта вокзала. Мое объяснение насчет близорукости никого не удовлетворило и мне полчаса выговаривали о том, что начинать службу с подобных поступков — верный путь в дисбат, грозились отправить в какие-то Алешинские казармы, хуже которых может быть только исламский ад, а также доложить моему командиру, правда, не сказали, какому именно. Я что-то лепетал в свое оправдание, но потом понял, что скорбное молчание, изредка прерываемое словами "виноват, товарищ полковник", можно существенно сократить время экзекуции. В конце концов команданте успокоился и вопросил мои командировочные и проездные документы. Пришлось сознаться, что документы у Узбека, который с тремя моими товарищами дожидается меня в воинском зале. В месте с комендантом мы прошли в зал, где все четверо были самолично им посажены в ближайшую Можайскую электричку, как раз стоявшую у пригородного перрона и с наилучшими пожеланиями отправлены в дальнейший путь. Мечта Узбека повидаться с сестрой в этот день так и не осуществилась, хотя возможно это спасло его от еще больших неприятностей. На полпути к Кубинке двое наших попутчиков сошли на одной из станций и мы с Узбеком остались вдвоем. Доехав до станции Кубинка, мы вышли из вагона и остановились в нерешительности. Куда идти дальше в наших бумажках не было указано, а никакой воинской части вблизи визуально не наблюдалось. Проблема разрешилась просто: какой-то старлей, проходивший мимо, в ответ на наш вопрос махнул в сторону автобусной остановки. "Дождетесь автобуса, сядете, остановка "Новый городок", выйдете у КПП, там памятник в виде самолета. Там разберетесь". Так мы и поступили.