Рустам Мамин - Память сердца

Что я мог на это Зине сказать?..

– А что с ребятами? Ты что-то хотела сказать: «После суда…»

– А-а! После суда, дней через десять, все ребята двадцать шестого года рождения, двадцать четвертого, двадцать пятого – все у кого была бронь, были призваны, получили повестки из военкомата. Бронь была уже отменена. Многие ушли на фронт. Чубуков погиб, говорили, где-то в Польше. Лешка Ширяев погиб в Германии, то ли в День Победы, то ли после… Их обстреляли на улицах какого-то порта. Рассказал, ты помнишь, в столярной мастерской?.. Ивлев Дима!

– Был такой…

– Он после демобилизации, года через два, может, больше, – вернулся. Был на заводе, рассказал про Лешку, они в одно время призывались и как будто служили вместе…

Наконец-то я окончательно удостоверился, что судьба действительно свела меня таким странным образом с дорогим мне Алексеем Ширяевым.

– А ты помнишь, Володь, как Лешка пел? А?.. Особенно – «Темную ночь»! Девчата плакали, когда слушали его. В него же все девчонки были влюблены…

Как же забродило все во мне с новой силой; всколыхнулось, вспомнилось!..

Я рассказал Зине, как был с ансамблем песни и пляски в Германии, в порту Росток. И там, на русском кладбище «Пушкин-плац» случайно увидел могилу Лешки. Снял для своего фильма крупно могилу, надпись: год рождения и день гибели – 11 мая 1945 года. Жаль, что не переснял с кинонегатива на фото – не смог. Рассказал, как переводчик принес вино, и мы выпили за упокой…

Зина всплакнула и, поцеловав меня, сказала:

– За вести о Лешке спасибо, Володь!..

Зина была замужем, имела двоих детей – уже взрослых. Я бывал у них. Ее муж тоже работал на нашем заводе. В конце восьмидесятых Зина Зинченко умерла. Связь с заводской юностью совсем оборвалась…

Нет! Не оборвалась! Разве может прерваться то, что засело в памяти, отпечаталось еще в пятнадцать лет?

Я помню, как старики обижались на нас троих. По норме за двенадцатичасовую смену мы должны были сдать в ОТК по четыре автомата. А мы сдавали – по пятнадцать! Бывало, нет затворных коробок, цех полмесяца в простое – а привезут, мы втроем не только выполняли свою месячную норму, а и цеховую перекрывали! Цех спасали. Старики и инвалиды ворчали с обидой:

– Вы ребята неплохие, работаете хорошо. Но собьете расценки, уйдете на фронт, а нам семьи кормить!..

А как мы выполняли норму?.. Мы сдавали свои автоматы не в ОТК, а военпредам. Почему?

В ОТК готовую продукцию принимали по старой технологии, требующей кропотливой возни по доводке ствольной коробки к затворной, с зазором – до десятой доли миллиметра! В такой автомат попадет песчинка – автомат заедает! Его надо чистить. Такой автомат в бою может отказать!..

А военпреды требовали автоматы безотказные, которыми можно стрелять в любую погоду, в любых условиях – и в дождь, и в снег, и в грязь. В атаке некогда целиться или того хуже – чистить. Надо, чтоб автоматы стреляли от пояса, безо всяких мушек. Жизнь показала: «Наука наукой, а практика – штука верная»!

Для проверки мы в свои автоматы бросали песок, грязь, – автоматы работали как часы! Окунали в воду – автомат стрелял, только брызги летели! Нам было ясно: автоматы ППШ (пистолет-пулемет Шпагина) не требуют специального зазора для смазки. И, проверив свои автоматы в заводском тире, мы спокойно сдавали их военпредам. А они все – фронтовики, из госпиталей. Один из них – Тугушев, бывший учитель, как-то рассказал:

– Шли в атаку… Конечно, кричали «Ура!», «За Родину, за Сталина!» Перед атакой выпили грамм по двести. В нас стреляли… А нам – все по колено: и море по колено, и снегу – выше колен! Вперед!.. «Ура-а!» – и все тут! Вокруг взрывы: не то мины, не то снаряды. Пули свистят. Упал почему-то…

Открыл глаза. Лежу на спине. Облака куда-то в сторону плывут. Во мне что-то пульсирует… Бой где-то впереди. Присел. Смотрю, раненых санитары перевязывают. Передо мной моя правая нога. Левой – нет! Оторвало что ли?.. Но почему боли нет? Где нога?.. Гляжу налево – нет! Направо – нет!.. Сзади кто-то кричит: «Солдат ты ранен? Встать можешь?» – Я обернулся на голос: санитар. Хочу сказать: «Ноги нет!» – а она – подо мной, в крови. Санитар что-то губами шевелит, – не пойму. В ушах шумит.

Очнулся в палатке. Ноги перевязаны – целы!.. Успокоился. Боли особой не чувствовал. Окончательно пришел в себя уже в госпитале. Оказалось, что нога у меня была перебита; ее пришили. Сейчас она короче правой на пять сантиметров. Но ничего, бывает куда хуже…

Другой военпред – майор-артиллерист, плохо слышал после контузии. Многие военпреды, проработав на заводе несколько месяцев, опять уходили на фронт. Как же можно было им не верить?..

Трудное, тяжелое было время. Работали от восьми вечера до восьми утра. Бывало, закончишь работу раньше времени, а с завода не уйдешь. Смена-то двенадцать часов! Проходная закрыта.

Цех на втором этаже. Ребята на лестнице сидят, кемарят. Ой, как ко сну клонит! Сил нет!.. Вроде с кем-то разговариваешь, а он тебе:

– Проснись, Володь, проснись. Слышь, проснись! Скоро восемь!.. Народ уже перед проходной толпится…

Идешь, а сам сон видишь. В ушах гул…

Еду домой в трамвае после смены. Держусь за поручень. Ноги подкашиваются. Холодно. Трамвай гремит, звенит. Толчея. А я ловлю себя на том, что сплю и сон вижу…

Придешь домой – около девяти. То да се… Валишься в постель в десять – и до двух, до трех – без задних ног! Проснешься, пообедаешь, – уже пятый час! Через два часа опять на завод – на двенадцать часов…

Вспоминаю это время и не пойму, почему так тяжело, так надрывно на душе?.. Как передать это? Но передать необходимо! Потому что многие вряд ли где-то читали или слышали про это…

Дело в том, что вместе с воспоминаниями во мне просыпается то самое состояние, то естество пятнадцатилетнего подростка, которое было перепахано, выжато, перетерто войной!

Все святое – долг, патриотизм, самопожертвование – было отодвинуто куда-то на второй план. Остался только труд – ежедневный, ежечасный. Дикое, предельное напряжение сил – из месяца в месяц, из года в год.

«Все для фронта, все для победы» – всем известен этот лозунг. Но что значит – «все»?.. А то и значит: ВСЕ! Буквально все! Все силы, все жилы, всю мочь – через «не могу»! Всю кровь! Всю жизнь – для Победы!

Ты уже не человек – с мечтами, желаниями, чувствами, ты – истукан! Ты – робот! Живешь одним – надо и… только бы хватило сил! Только бы хватило…

Помню первые две-три недели: полутемное пространство цеха, визг, скрежет станков. Перекрывая заводской шум, кого-то окликают. Вдоль окон – верстаки. Автоматы в пирамидах. Заготовки. Стружка металлическая – кольцами, спиралями в металлических ящиках.

К утру – спина немеет. Плеч почти не чувствуешь. И руки – не твои, и пальцы сводит…